Галина Артемьева - Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

В конце концов я давала малышу нитку. Чем нитка могла помочь? Но с ниткой в кулачке мои младенцы топали бодро и бесстрашно. Без нитки — стоп.

Так и мне. Нитка была нужна. Иллюзия безопасности».

Во время путешествий всегда происходят всякие неожиданности. Ими-то (в том числе) путешествия и интересны.

Однажды Костя летел с концертами — буквально — вокруг земного шара. Сыграл в Америке, и, наконец, ему предстояло лететь в Японию на фестиваль памяти Шостаковича, который устраивал Мстислав Ростропович.

Он сидел в аэропорту и ждал вылета самолета. Сидел неподалеку от гейта.

Но на самолет не успел, так как посадку не объявили: просто пропустили всех, кто стоял рядом, и все.

Костя прибежал к месту посадки, когда гейт уже был закрыт.

Он стал возмущаться. Как это — посадку не объявили?

Это действительно была вина работников аэропорта. Они вовсю извинялись, очень сопереживали. (Все происходило в золотые спокойные времена до теракта 11 сентября 2001 года.)

Наконец, стали выбирать подходящий рейс, которым Костя мог бы улететь в Токио.

Но по времени получалось, что он опаздывал на репетицию с оркестром.

Он начал возмущаться:

— Вы понимаете, что я лечу на фестиваль Шостаковича! У меня репетиция с Ростроповичем — я должен успеть на нее!

Огорченная девушка предложила принять удар на себя:

— Простите! Простите! Я очень сожалею! Давайте я сама позвоню господину Шостаковичу и скажу, что это я виновата!

Рейс они все-таки нашли. Он не опоздал на репетицию… Шостаковичу звонить не пришлось. Слава Богу!

В сентябре 2001 года мы находились в Нью-Йорке, на Манхэттене. Чудесные дни стояли: солнечные, ясные, теплые. Остановились мы у нашей подруги, той самой американской писательницы, которая мне потом поведала заключительную часть истории о Горации.

Приехали мы из аэропорта достаточно поздно (летели с другого конца Америки). Пока умылись, переоделись… Во многих городах мира в поздний час поесть негде. Мы спустились в роскошный мраморный холл и спросили привратника, веселого и приветливого афроамериканца, можем ли мы еще где-то поужинать.

— Ребята! Вы в Нью-Йорке! Здесь можно все!

…И так все выглядело в то время легко и празднично!

В ночь на 9 сентября мне приснился сон. Сны мне снятся очень часто, в основном сюжетные. Я много рассказов и даже романов написала благодаря снам: главное — записать сразу, как проснешься, иначе обижаются и улетают навсегда. Потом и не вспомнишь. Но тот, приснившийся в Нью-Йорке, не годился для рассказа. Он был непростой, один из тех, что и забыть-то не получится.

…Я входила в нашу «квартиру 60-а» на Девичьем поле. У окна, как и прежде, стояла кровать. Танюся, молчаливая, строгая, застилала ее белоснежными, твердыми от крахмала простынями. Меня почему-то испугал холод и яркий белый цвет простыней. Но я радовалась, что вижу Танюсю.

Слева, там, где у нас стоял наш обеденно-письменный стол, сейчас находилась узкая раскладушка. Ее застилала мать — такими же холодными белейшими простынями. Она тоже не произносила ни слова. Вдруг Танюся куда-то отошла, и мать быстро легла на ее постель.

— Зачем же ты? Это же Танюсина кровать! Она сейчас вернется…

Мать не отвечала, но смотрела выразительно, словно стараясь поселить в моем сердце тревогу.

И все. Сон кончился. Я проснулась. Но почему-то тревога осталась на сердце. Я поняла так: они обе (это был единственный раз, когда мне, взрослой, приснилась мама), так вот — они обе были посланы предупредить меня о каком-то грозящем событии. Им не разрешено было говорить. Они могли только показать. Вот они и застилали — мертвенной белизной место сна…

Я рассказала мужу об этом сне, попросила запомнить:

— Скоро что-то случится. Рассказываю заранее, чтобы потом никто не говорил, что я выдумала это потом. Запомни, что я сейчас рассказала.

Он запомнил.

На следующий день мы улетали из Нью-Йорка.

Сели в такси, поехали. Таксист, выходец из какой-то ближневосточной страны, все пытался рассуждать о политике. Запомнила его слова:

— Им война нужна! Они войны хотят! Ну — они ее получат, что тогда?

Странно… Смог эмигрировать в страну своей мечты, имел работу, а теперь зло его переполняло настолько, что первым встречным выплескивал его, не стесняясь.

— Оглянись, посмотри, какая красота.

За нами высились башни-близнецы, сияющие в розоватом солнечном освещении. Это было очень красиво и производило сильнейшее впечатление.

До свиданья, Нью-Йорк!

Мы прощались ненадолго: меньше, чем через месяц нам предстояло сюда вернуться.

…Прилетели в Москву, и я отправилась на Новый Арбат, в Институт красоты.

Выхожу после массажа в холл и вижу, как охранники смотрят на огромный экран телевизора, где показывают, как мне показалось, очередной дурацкий американский боевик: самолет таранит одну из башен Всемирного торгового центра.

Как же надоели эти низкопробные фильмы! И никуда от них не деться, только их и показывают.

…Жаль, что это был не фильм!

Это был все повторяющийся и повторяющийся в тот день репортаж о реальных событиях.

Я вообще боюсь этого дня — 11 сентября. Это день Усекновения Главы Иоанна Предтечи. В православии — день строгого поста.

Черный сентябрь в Чили 1973-го тоже начался 11 сентября…

И вот сейчас Нью-Йорк…

И сразу вспомнился мой сон: мои приходили меня предупреждать об опасности!

…Много непонятного и странного в этих событиях. Именно после них начались широкомасштабные войны США с терроризмом. Но тут я от комментариев воздерживаюсь, хотя собственное мнение на этот счет у меня есть.

…Через десять дней после атаки на Башни-близнецы мы должны были лететь в Гонконг, оттуда — в Нью-Йорк (предстояло большое турне по Америке), оттуда — в Японию. Это было время, когда люди в массовом порядке по всему миру отказывались от своих авиабилетов: летать панически боялись. Из-за этого разорялись целые авиакомпании.

Сейчас забавно вспоминать: мы летали в пустых самолетах. Иногда еще 3–4 храбреца на весь огромный лайнер — и все. Стюардессы готовы были кормить нас ежеминутно. Они ценили наш героизм.

Улетали мы из доброй улыбчивой страны, а вернулись — и не узнали ее! Вот этого до сих пор жаль: этой неповторимой американской радушной атмосферы, этих улыбок, этих дружеских слов, которые можно было услышать от каждого… Все это исчезло в одночасье. И трудно было привыкать к мрачности и порой грубости, крикам работников аэропортов, бесцеремонно досматривающих багаж. Много абсурдного вошло в жизнь. Не все аэропорты, оказывается, были снабжены нужной техникой. И вот проводились ручные обыски. Но не у всех! Выборочно! Мы, с нашей неамериканской фамилией, каждый раз становились объектами тотальных шмонов…