Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Распутин решительно отверг обвинения в мистическом сектантстве, довольно остроумно уличив в нем своих недругов — салонных аристократов. При этом, утверждая свою православную праведность, «старец» готов был радикально смирить гордыню и поступиться самой заветной своей претензией — на святость.

«Какой экстаз… Все врут… Обманывают… А когда человек заговорил искренно, от души, начали кричать: экстаз…»; «Ты спрашиваешь о видениях… Нет, их у меня не было… Но когда я один в тиши, как-то становится легко… Слышу, бьется мое сердце… Думаю я о деяниях святых… Так хочется подвига… Но мал я… негож… Так, все мечты… Я себя испытывал. Не раз мучил себя жестоко… Все хочется поближе к Богу… А грешные люди думают, что достаточно перстами подергать по столу, чтобы явилось видение… Глупости…»

Правда, неугомонное шило гордыни все же прорывалось время от времени сквозь незатейливую холстину смиренного словоплетения.

«За что на меня, на крошку, напали… Что я значу среди больших, сильных… Дунут — и нету… Я-то и грамоты не знаю… По складам читаю… Словно дитя малое…» И вслед за тем: «А видно, не крошка. Немного больше… А то бы не занимались…»128

Как можно предположить, Григорий рассчитывал рассказать Манасевичу-Мануйлову «все как есть», сыграв на его разночинных струнах и убедив в том, что технология банного смирения аристократической гордыни вполне оправданна и справедлива. Вероятно, Григорий хотел сделать журналиста своим союзником, чтобы он затем донес до общества «истинную правду» о «старце».

Однако Манасевич-Мануйлов в тот момент уже был ангажирован врагами Распутина. Эффект от публикации интервью оказался именно таким, какой и был запланирован его организаторами. Общество получило из первых рук подтверждение грязных слухов, которые связывались с именем Григория Распутина: о близости «старца» к царской семье, о его групповых банно-помывочных экзерсисах, о наличии у него множества «поклонниц» и т. д.

Опубликованное 18 февраля 1912 года в «Новом времени» интервью было тут же перепечатано английскими газетами. Скандальная слава Распутина стала мировой.

«Распутин был страшно на меня обозлен, — вспоминал позднее „русский Рокамболь“, как называли (по имени героя — авантюриста и шпиона — знаменитого тогда романа Понсона дю Террайля) И. Ф. Манасевича-Мануйлова в обществе, — ему объяснили, что он сделал большую ошибку, что он рассказал, и он был страшно против меня восстановлен»129. «Я те все говорил для души, а у тя вышло все для гумаги», — упрекал журналиста Григорий130.

Забегая вперед, отметим, что и на сей раз реакция Распутина не носила никаких следов агрессии или жажды мести. Довольно скоро отношения Распутина и Манасевича-Мануйлова приняли почти дружеский характер, и хитроумный борзописец стал одним из деятельных сотрудников «старца». Помимо упоминавшегося выше отсутствия в характере Распутина такой доминанты, как мстительность, в данном случае, думается, сыграло роль также предельно осторожное, даже боязливое отношение «старца» к прессе, в которой он справедливо видел одну из главных угроз своему благополучию: «Газеты, словно птицы, когда начинают петь, никак не могут уняться… Кто по дороге попался, пощады нет… Даже маленького крошку и того ждет беда…»131

В конце концов Распутин все же отбыл из Петербурга в Сибирь. Пребывание в Покровском, впрочем, оказалось недолгим: Распутин вскоре был вызван телеграммой, отправленной А. Вырубовой, и вплоть до мая 1912 года находился в Крыму, где отдыхала царская семья. Узнав об этом, генерал Е. В. Богданович яростно заклинал: «Многие россияне уповают, что бесценный, неподражаемый Иван Антонович (ялтинский градоначальник И. А. Думбадзе. — А. К., Д. К .) утопит грязного бродягу в волнах Черного моря»132.

Видимо, под давлением со стороны Анны Вырубовой и Александры Федоровны Николай решил предпринять последнюю попытку переубедить оппозиционно настроенную общественность. 26 февраля 1912 года царь встретился с председателем Думы М. В. Родзянко и поручил ему лично рассмотреть хранившиеся в Синоде материалы расследования, произведенного тобольским епископом Антонием на предмет принадлежности Распутина к секте хлыстов. Николай знал, что никаких уличающих Григория сведений в «деле» нет, и надеялся, что, ознакомившись с ним, М. В. Родзянко, а вместе с ним и вся оппозиционно настроенная общественность убедится в том, что Распутин в действительности невиновен. Однако простодушный и до крайности амбициозный думский спикер не понял царского намека и, распираемый чувством гордости за порученное ему «государственное дело», принялся сообщать направо и налево о возложенной на него миссии спасти государя и Россию от ненавистного временщика133.

М. В. Родзянко был до крайности обескуражен, когда спустя пару недель получил отказ в повторной аудиенции. «О судьбе моего доклада, — горестно замечает он в мемуарах, — я ничего не знаю: ни ответа, ни возражения… Говорили, впрочем, что государь читал в Крыму доклад вместе с генералом Гессенским (имеется в виду Эрнст Людвиг Гессенский, великий герцог, брат Александры Федоровны. — А. К., Д. К .)…»134 «Нужно было самомнение и ограниченность Родзянко, — ехидствует по этому поводу товарищ министра внутренних дел, командующий корпусом жандармов П. Г. Курлов, — чтобы удивиться и вознегодовать, что обращение его было принято Государем далеко не любезно»135.

Размолвка императора и председателя Госдумы была тем более неизбежной и психологически объяснимой, что именно в тот момент — 9 марта 1912 года — вождь партии октябристов и товарищ М. В. Родзянко по думской фракции А. И. Гучков при обсуждении одной из бюджетных смет произнес страстную антираспутинскую филиппику. В ней «старец» предстал не просто как одиозная личность, волей случая оказавшаяся в центре внимания общественности, но как средоточие всех негативных тенденций в политической жизни страны: «Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия… а в центре этой драмы загадочная трагикомическая фигура — точно выходец с того света или пережиток темноты веков… Быть может, изувер-сектант, творящий свое темное дело, быть может, проходимец-плут, обделывающий свои темные делишки. Какими путями достиг этот человек этой центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной верховной власти? Вдумайтесь только, кто же хозяйничает в верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собою и смену направлений, и смену лиц, падение одних, возвышение других… Но Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары?.. Это целое коммерческое предприятие, умело и тонко ведущее свою игру. И перед этой картиной наш долг крикнуть слова предостережения: Церковь в опасности и в опасности государство. Ведь никакая революция и антицерковная пропаганда не могла бы сделать того, что достигается событиями последних дней». В заключение Гучков внес на обсуждение Думы запрос к Министерству внутренних дел, явившийся фактическим протестом против запрещения писать о Распутине в прессе. Вопрос о Григории Ефимовиче, таким образом, стал государственным не только с фактической, но и с чисто формальной точки зрения. Конфликт Распутина с Государственной думой, вопреки его собственной воле, продолжал стремительно разрастаться.