Креативы Старого Семёна

– Погоди, – не понял я, – а кто такой Алик?

– Алик, – несколько нерешительно ответила мама, – это ее старинный друг, еще со школы.

«Да уж, сложная судьба!» – чуть не сказал я маме. Но промолчал.

Потом, после этого разговора, прошло еще лет пятнадцать. И мама получила письмо из Ленинграда. Писал сын Светы, взрослый уже человек. Письмо было отчаянное, он просил о помощи.

«Вы заметили, наверное, – писал он, – что у мамы были странности в поведении. Ей все время казалось, что за ней следят, что телефон ее прослушивается. Не знаю, рассказывала ли она Вам, что я – она в этом уверена – сообщаю о ней все подробности в КГБ. Меня в этом, она, во всяком случае, обвиняла. Но ко всему этому я уже привык. А теперь новое. Она стала ездить по лагерям, по зонам. Приезжает, приходит к начальнику лагеря и говорит:

– Моя мать была незаконно репрессирована и погибла в лагере. Но я не знаю, в каком. Может быть, в этом. Разрешите мне пройти на территорию и положить цветы!

Тот ей отказывает, разумеется. Она возвращается домой, немного приходит в себя, потом берет у меня деньги – а попробуй ей не дай, она вообще станет невменяемой – и едет в следующий лагерь. На поезде, далеко, трудно, она же человек немолодой и очень нездоровый. И там, в новом лагере, то же самое. Я просто не знаю, что делать. Может быть, вы ей напишете, постараетесь как-то отговорить от этих поездок?»

Мама написала, конечно. Но это не помогло. Что было со Светой дальше, не знаю. Мама не говорила, а я, честно говоря, и не спрашивал.

А недавно, перелистывая так называемые «сталинские списки», я нашел там фамилию Светиного отца. С резолюцией: «Осудить по первой категории».

В восьмидесятом году в наш НИИ приехал Полугаевский. Незадолго до этого он выиграл матч у Таля, потом в полуфинале в отчаянной борьбе уступил Корчному, доказав всему шахматному миру и себе в первую очередь, что научился, наконец, справляться со своими нервами и стал бойцом. Увы, Полугаевскому было уже сорок шесть, этот цикл так и остался самым серьезным его успехом.

Сейчас это, конечно, трудно представить, но актовый зал нашего НИИ был набит битком, все сбежались послушать рассказ гроссмейстера об очередном претендентском цикле, о предстоящем, третьем уже, матче Карпов-Корчной. Писали записки, задавали вопросы с места, аплодировали. Лекция продолжалась часа полтора. Потом Полугаевский дал сеанс.

А у одной нашей сотрудницы сын уже несколько лет занимался шахматами во Дворце пионеров, у него был второй разряд. И она привела ребенка на это мероприятие и посадила его играть в сеансе. Мальчик проиграл. Потом, когда все закончилось и сеансер уже уходил, она остановила его вопросом:

– Лев Абрамович, а как вам мой сын, умеет играть?

– Способный мальчик, – вежливо ответил гроссмейстер и уехал.

И эта Валя пришла в невероятное возбуждение.

– Раз такой человек, – сказала она мне, – если сам Полугаевский говорит, что мой сын способный, то я сделаю все, чтобы он смог себя реализовать в шахматах!

Я кивнул. Не объяснять же ей, что никто, даже Полугаевский, не может по одной сеансовой партии определить, способный у нее сын или неспособный. Да и потом, мальчик уже года четыре ходит во Дворец, а дальше второго разряда не пошел.

– Послушай, – сказала она, – а ты не можешь позаниматься с моим сыном? У нас дома. Хотя бы раз в неделю?

Я попытался увернуться, но куда там! Валя была человеком очень настойчивым. Пришлось ехать.

Позанимался с мальчиком, потом Валя с мужем пригласили меня за стол. Графин водки выставили, икру, красную рыбу. Сами они были людьми непьющими, только пригубливали. Ну а я не удержался, под такую-то закуску. Потом поехал домой через весь город, часа полтора. Да еще после графинчика. А рано утром на работу.

Через неделю все повторилось. И я стал думать, как от этого избавиться. Ну, я еще понимаю – пришел, позанимался, они заплатили за урок, поехал домой. Но деньги с Вали брать вместо ужина с водкой было как-то неудобно, все же хорошие знакомые. И я вспомнил про Сережу, мы с ним в обеденный перерыв иногда в блиц играли. Хотя он был чистым любителем и никогда шахматами не занимался, но в блиц играл прилично, где-то на уровне первого разряда. Да и жил он недалеко от Вали.

– Сереж, тут такое дело, – говорю, – можно заработать, в пятьдесят седьмом отделе есть одна женщина …

Ну и рассказал ему про всю эту ситуацию. Он согласился.

– Валя, послушай, – сказал я ей, – ты не обижайся, но мне это очень утомительно, больно далеко ездить. Но со мной в отделе работает сильный перворазрядник, Сергей его зовут, живет недалеко от тебя. Он готов с твоим сыном заниматься, за деньги, естественно.

Сергей брал с Вали десять рублей за урок. Ездил несколько месяцев, пока Валя не убедилась, что гроссмейстеры тоже люди и могут ошибаться. Зато Сережа купил себе хороший магнитофон.

Помню, пришел я однажды в гости к тетке. А к ее мужу, дяде Лёне, приехал погостить родственник с Украины. И за столом он поделился секретом счастливой семейной жизни:

— Ось у мене жинка, так жинка! Бере з дому п'ять рублів - приносить десять! Бере десять - приносить двадцять п'ять. Бере двадцять п'ять, – тут он немного замешкался, но все же закончил мысль, - ну, далі не буду розповідати.

Рассказ сослуживца

«Тут позавчера со мной история приключилась, романтическая, можно сказать. Иду по Разгуляю, слышу:

— Гена!

Оборачиваюсь, стоит какая-то женщина лет так под семьдесят.

— Не узнаешь? – спрашивает.

— Извините, - говорю, - не припомню чего-то, ошиблись вы, видать.

— Да Вера я, Вера! Вспомнил?

Я так внимательно вгляделся, боже ты мой, действительно, Верка. Я тогда только институт закончил, а ей было за тридцать. Замужем, ребенок. Влюблена была в меня, как кошка. Года четыре мы с ней, ну сам понимаешь. А потом я, значит, работу сменил и с ней завязал, с тех пор не виделись.

Ну, она спрашивает, дескать, как ты, что. Женат, говорю, третий раз уже, сын взрослый у меня, все хорошо. Ну и думаю, ладно, мне еще в магазин, потом в гараж надо заглянуть. А Верка расчувствовалась, глазки горят, спрашивает:

— Может зайдем в какое-нибудь кафе, посидим, поговорим?

А я смотрю - старая совсем, одета черт-те как, мне-то пятьдесят девять всего, я еще мужик в самом соку, а ей-то получается за семьдесят, а туда же, лезет!

— Ладно, Верка, на том свете поговорим! Бывай!

И ушел. Вот такой случай романтический, понимаешь. А так вспомнить, какая баба была!»

Кто ищет в повести поэтически-цельного впечатления, действительно должен осудить автора,