Креативы Старого Семёна

Могу и еще раз повторить, вот они:

http://chesspro.ru/guestnew/looktheme/?id=30&page=4#30-0-141

http://www.chesspro.ru/guestnew/looknullmessage/?themeid=23&id=17

Если бы Вы (или Сосонко) поставили слова «очевидец вспоминает» в начале этого текста, а не в конце, то никаких претензий у меня бы и не возникло. Не упомянули меня, ну и ладно.

Но в данном случае, уж простите, претензия моя совершенно в другом. В том, что гроссмейстер Г.Сосонко чужой текст выдал за свой. И напечатал в редактируемом Вами журнале. И очень странно, что Вы упорно не желаете этого признать.

С уважением,

Старый Семен

Сегодня продолжил общение с многоуважаемым Марком Глуховским. Помещаю в выдержках.

Уважаемый Семен!

Я именно что признаю Вашу правоту по всем пунктам, а кусок письма Генны прислал просто для того, чтобы убедить Вас в его порядочности. Я согласен, что кавычки следовало бы поставить в другом месте. Вы совершенно правы, а я - нет, и еще раз прошу у Вас извинения.

Уважаемый Марк!

Рад, что Вы согласны со мной по всем пунктам.

Мне кажется, что для того, чтобы инцидент считался исчерпанным, редакция, как это обычно бывает в подобных ситуациях, могла бы поместить короткое, в несколько строк, объяснение по поводу случившегося.

Уважаемый Семен!

Откровенно говоря, мне не хотелось бы этого делать, и пока не вижу, почему должен делать это. Я не думаю, что этот микро-конфликт того заслуживает. Свою позицию я высказал. Если Вы хотите пообщаться на эту тему с Генной - могу дать Вам его email.

Уважаемый Марк!

Простите, в таком случае Ваши извинения принять не могу.

Семен, решать, разумеется, Вам. Если хотите, можем еще как-нибудь вернуться к обсуждению этого вопроса.

Без комментариев.

Припоминаю такой случай. Какой-то поэт (кажется, фамилия его была Журавлев) однажды напечатал под свои именем стихотворение Ахматовой. Когда это выплыло, то поэт объяснил происшествие следующим образом:

Когда-то,- писал он, - я эти стихи прочел, и мне они так понравились, что я даже переписал их от руки. А спустя много лет нашел этот листок в своих бумагах и решил, что стихи - мои. Ну и тиснул. Не судите строго.

Геннадия Андреевича Зюганова я однажды видел вблизи.

Дело было в Барвихе, в санатории ЦК КПССАдминистрации президента. Зюганов набирался сил после неудачной президентской кампании двухтысячного года. А я оказался там по случаю - хороший знакомый проходил в Барвихе курс реабилитации после инфаркта и захотел повидаться, для чего прислал за мной своих шофера и охранника. Повидались, поговорили, и я пошел к специальной автомобильной площадке, где ждала меня хозяйская машина.

И застал волшебную сцену: мимо идет сам Геннадий Андреевич. И видит: ба, двое пролетариев, шофера! Надо же поговорить! Подошел и спрашивает:

— Ну, как жизнь, товарищи?

— Потихоньку, Геннадий Андреевич!

— Не надоело на хозяев-то работать? Не хочется как раньше - на весь народ?

— Неплохо бы, - несколько неуверенно ответил один из пролетариев.

— Ну, успехов вам, товарищи! - сказал Зюганов, крепко пожал рабочие руки и пошел питаться в столовую санатория ЦК КПССАдминистрации президента.

А пролетарии - шофер и охранник, действующие офицеры спецслужб - молча смотрят ему вслед.

И еще немного о Артуре Рубинштейне.

Вспомнил замечательную историю, которую он рассказал в одном интервью, напечатанном, кажется, в "Неделе".

Рубинштейн гастролировал в Испании , увлекя боем быков, ходил на корриды и подружился со знаменитыми матадорами (или тореадорами, всегда путаю). Они часто проводили время в ресторанах, обсуждали тонкости боев. И однажды испанцы сказали ему:

— Артур, мы хотим завтра пойти на твой концерт!

"Я, - вспоминал Рубинштейн, - испугался. Они отличные ребята, эти тореро, но ... И я стал лепетать что-то вроде того, что завтра у меня неудачная программа, вам будет неинтересно, давайте в другой раз и т.д.

И тогда один из них ответил:

— Сеньор Артур, в нашей работе очень много тонкостей, мало кто из публики понимает всё, что мы делаем. Но когда мы что-то делаем очень хорошо - это понимают все!"

Жить единым человечьим общежитьем.

В. Маяковский

Петр Сергеевич вырос в самой обычной семье и жизнь прожил тоже самую обычную, ничем не примечательную. Послевоенное детство, двор, пристеночек, голубятня. Потом дворовая шпана, драки, даже отсидка по молодости. Два года всего, но зарекся на всю жизнь. Освободившись, устроился на завод, получил специальность. Постепенно встал на ноги, завел семью. Через десять лет и квартиру получил, двухкомнатную, в Бескудниково, На работу, правда, ездить было далеко, больше часа в один конец. Но ничего, зато отдельно, без родителей и соседей.

В пятницу Петр Сергеевич выпивал. Сначала немного после работы, со своими мужиками, потом брал бутылку и ехал домой. Жена накрывала на стол, сидела с ним, тоже выпивала рюмки четыре. А в субботу он выходил во двор, играл в домино, пил пиво, отходил.

Так и шла его жизнь, день за днем, год за годом. Дочка выросла, привела в квартиру мужа, появились внуки. Жить стало тесновато, но ничего, тем более на работе дали садовый участок, и Петр Сергеевич стал его обустраивать по выходным. Это дело ему нравилось. Один, никто не зудит, не мешает. Поработал, устал – отдохнул. Поел, выпил стопочку, поспал. И все на свежем воздухе.

А потом он заболел. Тяжело, чуть не загнулся. Гангрена, пришлось ампутировать ногу чуть ниже колена. Поправлялся долго, привыкал к протезу тяжело. И стал Петр Сергеевич пить. Уже не выпивать, а именно пить. Родные сначала терпели – болеет все же человек, но потом начался крик, скандалы, жена, дочка, ее муж – все постепенно возненавидели Петра Сергеевича. Ну да и он тоже не оставался в долгу.

Так продолжалось года два, пока не стало совсем плохо. Он упал, сломал шейку бедра. Пришлось лечь в больницу, сделали операцию. Но ходить он так уже и не смог. И родные сдали Петра Сергеевича в приют. Да он и не возражал, там хоть орать на него не будут каждую минуту.

Приют был огромный, многоэтажный, весь пропахший мочой. Поселили его в двухкомнатном боксе, в большой комнате, с двумя соседями. И еще двое жили в маленькой, итого пять человек. Двое не вставали, лежачие. Двое ходили – с костылями. А Петр Сергеевич получил коляску и научился на ней ездить. Постепенно освоился, познакомился с мужиками. Смотрели телевизор. Иногда выпивали, посылали кого-то из ходячих в магазин. Часто-то не получалось, почти всю пенсию забирали за проживание, оставалось рублей четыреста.

И еще иногда он ездил на своей коляске в гости на четвертый этаж, к интеллигенту. Тот жил в отдельной комнате, с телевизором и собственным сортиром. Тоже и с ним выпивали, но культурно, по чуть-чуть. Смотрели телевизор, про политику говорили, про футбол. Потом Петр Сергеевич возвращался в свой бокс, где сортир на пятерых, двое, правда, не ходят, но не легче – пока санитарка за ними судно вынесет, измучаешься от этой вони.