Креативы Старого Семёна

– Да я лучше с тобой пересплю, чем с негром!

Боже, как это было прекрасно – красивая женщина говорит тебе такие слова. Да еще с таким искренним чувством!

Не перестаю удивляться – как изменились шахматы с появлением игровых программ! Не говорю уж о дебютной подготовке, о таблицах Налимова. Но ведь и играть гроссмейстеры стали по-другому. Без стереотипов и предрассудков, считая варианты и меньше думая о «законах шахмат».

Помню, в свое время, когда я играл в кандидатских турнирах в «Буревестнике», меня очень удивлял Витя Черный – ныне заслуженный детский тренер Виктор Аркадьевич. Он постоянно – практически в каждой партии - сидел в цейтнотах. А когда приходилось с ним анализировать, то выяснялось, что он смотрел чуть ли не все возможные ходы, напрочь отвергая т.н. «общие принципы» и «понимание позиции». Меня это тогда даже забавляло немного. А теперь выясняется, что Витя был абсолютно прав. И именно такой подход дает наибольшие результаты.

Думаю, предвестником нового стиля можно назвать Виктора Львовича Корчного. Он-то всегда, с молодых лет, играл конкретно. Вспоминаю рассказ кинодокументалиста Виноградова, автора интереснейшего фильма «Шахматисты». Мы часто беседовали с ним в "Эрмитаже". К сожалению, забыл его имя-отчество.

Так вот, в пятидесятых годах Виноградов, еще подростком, был демонстратором на одном из чемпионатов СССР. И наблюдал совместный анализ молодого мастера Корчного с маститым Иливицким. Они только что сыграли партию, Корчной победил. Но по внешнему виду соперников можно было подумать совершенно противоположное. Иливицкий был расслаблен и благодушен. Корчной же напоминал загнанного в угол зверька.

— У меня был большой перевес, – немного огорченным тоном говорил маэстро, – линия, хороший слон, центр. Очевидно, вместо ладья е1 надо было играть эф четыре.

— А тогда, - мгновенно отвечал Корчной и начинал быстро-быстро передвигать фигуры, - и где у вас перевес?

— Да, пожалуй, - подумав соглашался Иливицкий, - ну, значит, не эф четыре, а сначала короля на аш два.

— Как на аш два! – изумлялся Корчной, - тогда ведь… и снова мгновенно плел на доске сеть вариантов.

И вот так они и анализировали. И Иливицкий ушел домой с горечью незаслуженного поражения. А Корчной – с ощущением закономерной победы.

Благодаря гроссмейстеру В.Ткачеву шахматы наконец-то вышли на первые позиции в новостных лентах. А мне почему-то вспомнилась история, которую когда-то рассказывали про московского кандидата в мастера Маркуса.

Человек он был чрезвычайно интеллигентный. При этом любил выпить. А в шахматы играл хорошо. Мне, правда, помню, еще школьником удалось у него выиграть, но совершенно случайно. В абсолютно безнадежной для меня позиции Маркус зевнул подряд два несложных швинделя (одного было недостаточно) и сдался. Но я понимал, что играет он в шахматы много лучше меня.

Ну так вот, дело было так. Противнику Маркуса - назовем его К. - нужно было обязательно выиграть для выполнения кандидатской нормы. Но поговорить с Маркусом перед партией он не решился. Как он потом рассказывал: культурный человек, немолодой, как ему предложить?

Ну и начали они играть. По дебюту Маркус получил перевес. И К. осмелел.

— Не хотите по стаканчику красного? - спросил он у партнера.

— С удовольствием, - ответил тот.

Они быстро сбегали, выпили, вернулись в клуб и сели за доску. Маркус продолжал наращивать преимущество. К. предложил повторить. Повторили. Вернулись. Маркус методично давил и уже выиграл пешку.

— А еще по стаканчику? - спросил К.

— Не откажусь, - ответил партнер.

Ну и за третьим стаканчиком К. откровенно все ему объяснил.

_ Так что же вы сразу не сказали? - удивился Маркус. - Разумеется, какие могут быть вопросы. А я-то вас не понял! Уж вы извините меня, старого дурака! Столько вы пережили, я представляю. Ах, как нехорошо! Пойдемте!

И они вернулись в клуб и закончили партию ко взаимному удовольствию.

О Довлатове много написали литераторы из его питерского окружения. Люди совершенно разные, с разной судьбой. Но есть некий общий рефрен. Ну не могут они смириться с его посмертной славой. Как же так, ходил среди нас, писал какую-то мелочевку, да, остроумную, даже, можно сказать, талантливую, но разве это большая литература? Ни романа настоящего, ни повести! Да еще и пил, делал гадости, женщин обижал. А вы всё из него чуть ли не икону делаете. Да вот он какой был-то на самом деле! Опомнитесь, люди! Разуйте глаза!

А глупые люди глаза разувают - и в книжку. Довлатова перечитать.

Раньше, когда читал без очков, я тоже любил, едучи в метро, заглядывать в чужие книги. Тем более, что читали тогда, до появления плееров и прочей электроники, больше. И, помню, огорчало меня, что читают-то люди не то - фантастику, детективы и тому подобное. А не Белинского и не Гоголя.

Но однажды, дело было, кажется, в конце восьмидесятых, рядом со мной села немолодая женщина, достала из сумки тоненькую книжечку, раскрыла и стала читать. Я скосил глаза - стихи! Боже, как хорошо! Да и сопереживала она всей душой - то улыбалась, то хмурилась, перелистывала страницы вперед и назад, возвращаясь к уже прочитанному. Я ехал и думал: наверное, Мандельштама издали. Или Цветаеву. А женщина тем временем добралась до портрета автора и стала его внимательно изучать. Взглянул и я. Это была ее фотография.

В детстве я собирал значки с Лениным. Хотя, когда нас в первом классе водили в Мавзолей, то Сталин мне понравился больше. Он лежал красивый, в мундире и с усами. А Ленин – невзрачный и в обычном пиджаке. Но значков со Сталиным не продавали. А с Лениным их было много, самых разных. Ленин в детстве, с кудрявой головой. Ленин-гимназист, Ленин-студент. Ну и, конечно, Ленин-вождь. Значки я собирал года два, не меньше. Прикреплял их на картонки, обтянутые красным сатином. Картонок было уже штук пять, на каждом значков по двадцать. Но потом старшая пионервожатая взяла у меня значки на какую-то выставку. И там они пропали. Украли, как она сказала. Но Ленина я продолжал любить. Помню, как нравилась мне песня, которую разучивали на уроках пения:

Я знаю, великий Ленин

Заботлив и ласков был.

Он взял бы нас на колени,

С улыбкой бы нас спросил:

Ну, как вам живется, дети?

И через строчку, которую не помню, дети отвечали Ильичу:

Мы всех счастливей на свете!

Ну а что было дальше в этой песне – уже совсем забыл. Хотя, наверное, где-то можно этот текст и найти.

Время шло, я стал пионером, потом комсомольцем. Чувство к вождю не прошло, нет, но свежесть его как-то угасала. Да и песни про Ленина никакого удовольствия почему-то уже не доставляли. Хотя кто знает, в Ленине ли здесь было дело, или в самих этих песнях: