Мария Белкина - Скрещение судеб

Ну а об Ярополке я могу еще добавить, что как только началась война, он ушел на фронт, был ранен. Выписался из госпиталя и опять на фронт и, кажется, опять был ранен. Говорили, он был храбр и отчаян. Потом, когда после войны начались аресты, — загремел и он. Умер в лагере. Его уже расконвоировали и он с товарищем по несчастью раздобыл какой-то спирт, который нельзя было пить и на радостях выпил. Но кто знает точно, как там все кончилось…

Так вот, Ярополк в мае 1941 и позвонил своей сестре Марии Александровне Вешневой, которая жила в огромной квартире, занимавшей чуть ли не весь флигель в начале улицы Кропоткина, во дворике, в милом московском тополином дворике!

— Собери всех наших, я сегодня приведу Цветаеву, она будет читать стихи, — сказал Ярополк.

Мария Александровна обзвонила всех друзей и знакомых. Молодежь с радостью откликнулась, и все пришли, а старшие — засомневались.

— Напрасно это вы затеваете, не ко времени сейчас!

Первый муж Марии Александровны был Владимир Георгиевич Вешнев, он умер еще в 1931 году пятидесяти лет отроду; он был литератором, издателем и вел литературный кружок «Удар», в котором совсем мальчишкой занимался Тарасенков. Отсюда и шло знакомство с семьей Вешневых и с Ярополком Семеновым. У Вешневых был широкий круг знакомых: литераторы, профессора, искусствоведы — люди старшего поколения, двадцатых годов; вот многие из них и заколебались и не пришли. Но все равно народу было полно, неожиданный приход Марины Ивановны совпал с банным днем, топили ванну, а в те годы во флигелях, в особнячках все это было совсем не просто Мария Александровна, кроме своих детей, купала еще и чужих, детей друзей, которые были арестованы. Когда Ярополк привел Марину Ивановну, она была удивлена такому количеству детворы и спросила хозяйку:

— Это все ваши?!

Мария Александровна ей объяснила что к чему и, показав на одну из девочек, сказала, что ту тоже зовут Марина.

— Пусть это принесет ей счастье! — сказала Марина Ивановна…

…Давно, давно в 1923 году из деревни Мокропсы Марина Ивановна писала в Париж М. С. Цейтлин: «Нынче еду в Прагу — заседание по делу патриарха Тихона…» А почти в это же самое время, в Москве Марию Александровну Вешневу, тогда просто Машу Семенову, сняли с охраны патриарха Тихона, который содержался под арестом в Донском монастыре. Внешнюю охрану несли красноармейцы, а в покоях круглосуточно дежурили две девчонки, сотрудницы ВЧК [77]Маша Семенова и ее сменщица. Когда матрос — он и вовлек ее в работу в ВЧК, о которой она и понятия не имела, — привел ее первый раз на дежурство к Старцу, как звали патриарха в ВЧК, она спросила: а как ей называть Старца — господин патриарх, товарищ Тихон, или ваше преосвященство. Матрос чертыхнулся, он и сам не знал. А тут из кельи вышел патриарх, и матрос, как говорится, «не растерялся» — похлопал его по плечу! «Как жизнь… сенъер?»

Марине Ивановне конечно же было бы интересно послушать рассказ Вешневой о ее встречах с патриархом в Донском монастыре, ведь, должно быть, там в Праге, куда она тогда ездила на собрание и обсуждался как раз вопрос о заточении патриарха, о спасении его жизни… Но разве же в сороковых годах у нас об этом мог идти разговор!

Мария Александровна, как и ее брат Ярополк, были выходцами из семьи самарских купцов. Она училась в гимназии, много читала, знала библию, любила «Песнь песней». Но ее, как щепку, взметнуло волной на гребень революции. Она уходит из семьи в самостоятельную жизнь. Мало что зная, мало что понимая, но твердо, должно быть, веря, что «мы наш, мы новых мир построим…». Работа в ВЧК быстро ее отрезвила, она не чаяла, как вырваться. И ее спасало только рождение дочери…

Марину Ивановну она встречает будучи уже почтенной матроной, матерью семейства, доброй хозяйкой.

Все собрались за большим столом в столовой. Мария Александровна была смущена, угощать ей было нечем, и потому она решила устроить просто русский чай. Добыли бублики, поставили углями самовар. Ярополк читал наизусть поэму «Крысолов». Марина Ивановна внимательно слушала, прикрыв глаза рукой. Окончив чтение, Ярополк спросил, много ли неточностей, он запомнил поэму по копии, полученной от Бориса Леонидовича, но Марина Ивановна ответила, что почти все точно. Потом читала она сама. Степан Спицын, друг Ярополка, физкультурник, пловец, встал на колени перед Мариной Ивановной и поцеловал ей руки, каждый палец отдельно.

— Почему пальцы такие черные? — спросил он.

— Потому что я чищу картошку, — ответила Марина Ивановна.

А у нас на Конюшках она читала «Поэму Конца». Народу у нас никогда много не бывало по малости комнаты, и потом надо было беспокоить родителей, проходя через их комнату, так что гостей на Марину Ивановну не приглашалось. Да, мне повезло: я слышала не раз, как Марина Ивановна читает стихи. В ту осень и зиму мы часто встречались, но у меня очень мало записей, а память доносит большей частью немые кадры.

Вижу столик, например, за которым мы садились в кафе «Националь», во втором зале слева у окна, и она всегда лицом к выходу, напротив нас, ближе к окну, глядит сквозь тюлевые занавески на улицу, на прохожих и, должно быть, никого и ничего не видит. К нам повернут ее чеканный, острый профиль с короткими завитками волос, обрамляющих маленький берет.

Помню еще открытую террасу в парке культуры и отдыха, мы едим мороженое. Терраса выходит прямо на озерцо, и по озерцу плавают белые и черные лебеди, и Тарасенков, пытаясь развлечь Марину Ивановну, что отнюдь не легко, рассказывает всякие смешные истории и анекдоты из жизни писателей. Почему-то анекдоты запомнились, а о чем говорили всерьез, что говорила Марина Ивановна, ничего не осталось в голове, а ведь гуляли мы по многу часов и не молчали же!

Помню еще прогулку; это, должно быть, было на Чистых прудах, деревья уже пожелтели, и желтые листья лежали на воде в пруду. У сходен на приколе стояло несколько лодок, и Мур захотел покататься, но Марина Ивановна запротестовала — ни в коем случае, он утонет, он не умеет плавать! Тарасенков стал уверять, что здесь так мелко, что и воробей пройдет, не замочив хвоста, здесь можно кататься только на плоскодонках, иначе килем зацепишься за дно и веслами всегда загребаешь тину.

— Ну вот, тем более, — проговорила Марина Ивановна, — тина засосет.

Тарасенков предложил покатать нас, но Марина Ивановна сказала, что она не любит воду. Тогда он предложил, чтобы я с ней посидела на скамейке, пока он покатается с Муром в лодке, он брал меня в свидетели, что он отличный пловец и в случае необходимости вытащит Мура, хотя Мур и сам по колено в воде сумеет добраться до берега. Но Марина Ивановна не позволила, Мур сначала должен научиться плавать, потом садиться в лодку. А Мур бурчал, что как он может научиться плавать, когда его не пускают в воду, и Тарасенков обещал будущим летом ходить с ним вместе на Москву-реку и научить его плавать. Но будущим летом Тарасенков будет «плавать» в Балтийском море, спрыгнув в воду с торпедированного немцами корабля…