Алан Бринкли - Джон Фицджеральд Кеннеди

Несмотря на «подвижный» характер администрации Кеннеди, между Белым домом и остальными правительственными учреждениями существовал очевидный водораздел. Президент считал большинство чиновников федеральных служб ограниченными и мешающими прогрессу бюрократами. Он редко встречался со своими собственными министрами и мало интересовался их делами, делая исключение только для Роберта Макнамары и Роберта Кеннеди. Президент называл заседания членов кабинета «пустой тратой времени».

На протяжении чуть ли не всей американской истории государственные секретари являлись самыми значительными фигурами в правительстве. Но Дин Раск явно играл второстепенную роль, так как главным советником президента и самой влиятельной персоной в вопросах внешней политики был Макджордж Банди. Несмотря на то, что Кеннеди в течение четырнадцати лет был членом Конгресса, он не испытывал особого уважения к этому институту. Президент редко вступал в непосредственное общение со своими бывшими коллегами [171].

Из-за отсутствия иерархической структуры многие идеи беспрепятственно проходили через Овальный кабинет, тем самым подрывалась власть многочисленных высокопоставленных чиновников, как в Белом доме, так и во всем федеральном правительстве. Журналист и историк Гэрри Уиллз назвал созданную систему «партизанским правительством», «попыткой управлять вопреки воле правительства, … по сути лишая власти сам этот институт». Уиллз изображает Кеннеди человеком, презирающим организационные и иерархические структуры, противопоставляющим им «харизматическое лидерство», при котором он находится в точке концентрации власти [172]. Это некоторое преувеличение. Большинство президентов двадцатого и двадцать первого столетия редко встречались со своими министрами, опирались в основном на штат сотрудников Белого дома и использовали свои персональные качества для укрепления личной власти.

Но у Кеннеди действительно были черты, отличающие его от большинства предшественников: нетерпимость к бюрократическим процедурам, упрямое стремление находиться в центре принятия любого решения, желание обладать максимальной властью для того, чтобы направлять развитие событий во всем мире. Кеннеди хотел, чтобы «дело делалось» и при этом делалось быстро. Именно эта особенность завоевала ему множество почитателей как внутри страны, так и за ее пределами. Она также раздражала многих его коллег. В мае 1961 года Банди написал крайне резкую докладную записку президенту:

«У нас, действительно, серьезная проблема с организацией руководства. И главная причина ее в том, как вы используете свое время… Вас невозможно застать на месте в нужное время … Глупо назначать по три совещания на одну неделю — но откладывать их на шесть недель ничем не лучше…Сейчас невероятно трудно пробиться к вам по какому-нибудь текущему вопросу, в итоге половина документов и докладных записок, которые вы сами просите предоставить вам, так и не доходят до вас, потому что к тому времени, когда их удается вам вручить, вы уже потеряли к ним всякий интерес. Если мы задействуем персонал, и будем следить за продвижением работы, мы сможем обеспечить ответы на все ваши вопросы, а когда у сотрудников возникнет серьезный вопрос, мы сможем вызвать главного эксперта, чтобы он дал подробный ответ. Согласны попробовать?» [173]

Кеннеди попробовал и даже стал с большей терпимостью относиться к заранее планируемым совещаниям, но очень быстро ему становилось скучно. Надежды Банди упорядочить процесс принятия политических решений оказались тщетными [174].

«Потоки энергии, — вспоминал позже Шлезингер, описывая начало президентства Кеннеди, — которые исходили из Белого дома, пронизывали весь правительственный аппарат, и создавали ощущение неограниченных возможностей… Вашингтон, казалось, в едином порыве, стремился стать ярче, веселее, утонченнее и решительней. Столицу захлестнули „жизнерадостность и оптимизм. Внезапно президент оказался в центре событий… тридцать девять посланий и писем в Конгресс с законодательными инициативами, десять выдающихся мировых лидеров с визитами… девять пресс-конференций… так много перспектив и надежд“» [175].

Но первые месяцы президентства Кеннеди были отмечены не только изменениями в политике и стиле руководства. Прежде всего, они стали триумфом вкуса и изысканности. Впервые со времени Теодора Рузвельта семья президента привлекла всеобщий интерес. При этом в отличие от грузного Теодора Рузвельта, красивый и элегантный Кеннеди был обаятелен, прекрасно говорил и обладал, по словам его друга Бена Брэдли, «особым благородством» манер. Он компенсировал природную сдержанность блестящим остроумием с элементами самоиронии. На официальном обеде во Франции в 1961 году он начал свою речь с того, что представился присутствующим: «Я человек, который сопровождает Жаклин Кеннеди в ее поездке в Париж» [176].

Сама первая леди поразила мир своей красотой, нарядами, образованностью и аристократичными манерами. В Париже она общалась с деятелями культуры и науки на безукоризненном французском языке. В Вашингтоне изменила интерьер Белого дома и потом, в начале 1962 года, провела телевизионную экскурсию, которая, несмотря на особенности ее тихого, с придыханием, голоса, собрала у телевизоров огромную аудиторию. В Белом доме Жаклин часто принимала гостей, среди которых, кроме дипломатов и политиков, всегда были известные деятели культуры. Ее платья и кулинарные рецепты служили предметом для подражания, а о нередких приступах уныния, вызванных чрезмерными требованиями к первой леди, публика не знала. Между тем Жаклин довольно много времени проводила вдали от Белого дома (и от мужа) в поместье в Мидлбурге, штат Вирджиния, где с удовольствием ездила верхом [177].

Принадлежащее Роберту Кеннеди поместье Хикори-Хилл в Маклине, штат Вирджиния, стало еще одним центром притяжения, хотя и значительно менее упорядоченным. Бобби приглашал специалистов для обсуждения методов ведения партизанских войн и стратегий ядерного вооружения, а по дому носились его многочисленные дети и огромные собаки. В летние дни толпы тех, кого называли друзьями, и среди которых можно было увидеть политиков, дипломатов, журналистов, писателей, актеров, певцов и либеральных бизнесменов, выходили на просторную лужайку перед домом и собирались вокруг бассейна. Часто кого-то из гостей сталкивали в воду. «Это было очень смешно, так как идеально отражало некоторые буйные аспекты „Новых рубежей“, — писал Шлезингер. (Он испытал совершенно иные эмоции, когда его самого столкнули в бассейн на другой вечеринке у кого-то из клана Кеннеди» [178].)