Джеми Доран - Гагарин. Человек и легенда

В пользу существования загадочного второго самолета в этом районе высказывался и Вячеслав Быковский, один из авиадиспетчеров, дежуривших в этот день. Он сообщил комиссии, что видел на радарном экране еще два пятна. Один из объектов двигался с востока. Судя по всему, этот сигнал присутствовал на его экране еще по меньшей мере в течение двух минут после того, как разбился Гагарин. Вообще точное время катастрофы было трудно установить. Сейсмометры в Москве зафиксировали толчок в 10:31 утра, что совпадает с предполагаемым временем удара гагаринского самолета о землю, но Быковский утверждает: «Я до сих пор считаю, что Гагарин упал не в это время, потому что мы потеряли радарную связь с ним в сорок одну минуту, а не в тридцать одну». Впрочем, он сам себе противоречит, отмечая, что среди обломков нашли хронометр МиГа, остановившийся в 10:31, а кроме того, он знает о данных московского сейсмометра. Быковский продолжает: «Что все это означает? Вариантов много. Может быть, в Москве отметили какое-то другое сотрясение, оно случилось еще до аварии. Не знаю. Через год после гибели Гагарина я поехал в Звездный, и экскурсовод сказал, что он погиб в 10:41. Еще через год всем говорили, что в 10:31. А это большая разница».

В марте 1968 года, сразу же после аварии, Быковского и других диспетчеров с его станции поместили под строгий надзор служб безопасности, и их тогдашние свидетельства проходили тщательную фильтрацию. В 1998 году он говорил: «В том районе находились в это время еще два самолета. Мы о них знали. Генералы из комиссии всех нас собрали, и мы им рассказали о том, что видели, но потом нас разделили, и с тех пор мы не работали вместе больше недели подряд. Потом они расспрашивали об этом другом самолете (который, возможно, помешал полету Гагарина и Серегина), и многие говорили, что видели его».

Как показывает случай с Быковским, процесс дачи показаний о радарных сигналах проходил сложно и неоднозначно. Он с готовностью признаёт, что следящие приборы не в состоянии были одновременно контролировать положение и высоту самолета: «Сигналы на экране или появляются, или исчезают. Если самолет меняет высоту, пятно на десять секунд исчезает, так что эти сигналы не всегда постоянны. В любом случае на расстоянии сорока километров от базы сигналы пропадают».

Леонов говорит, что комиссия не приняла во внимание сообщение Быковского об одном (а то и двух) дополнительных объектах на экране его радара: «Сочли, что виной тому — его недостаточный опыт. Его куда-то увезли, и я точно не знаю, что с ним сталось. Так или иначе, потом в документах комиссии это так и не отразили. И того, что я информировал их [о двух взрывах] и говорил с людьми, которые видели другой самолет, для комиссии оказалось недостаточно. Вот почему никто не знает о другом самолете, кроме его пилота. Это на его совести».

В апреле 1995 года из мрака неизвестности вынырнул Андрей Колосов, пилот второго МиГа, и признался, что в то время действительно пролетал в этом районе. В интервью «Аргументам и фактам» он заявил: «Причина гибели Гагарина в том, что он безрассудно пошел на неоправданный риск. Они с Серегиным отклонились от надлежащей схемы полета»11. Колосов предположил, что они решили вылететь из намеченной зоны полета в поисках более чистого неба, чтобы попробовать отработать хотя бы некоторые основные маневры. В поддержку своей теории он не привел никаких доказательств. Может быть, его мучила совесть? Запись переговоров авиадиспетчеров с самолетом (в 1986 году Леонову с Белоцерковским наконец удалось извлечь ее на свет божий после долгих баталий с властями) показывает, что Серегин летел совсем не безрассудно: предполагалось, что тренировочный полет будет длиться 20 минут, но из-за плохих метеоусловий он сократил его планируемую продолжительность до пяти. Быковский сам вспоминал, что при последних переговорах с землей Серегин сказал: «„Работа сделана“. Он сообщал нам обо всех своих действиях. Он выполнил тренировочные задачи и просил разрешения на выход [из данной зоны полета]. А потом связь с ним прервалась». Так что, похоже, Колосов несправедливо упрекает Серегина в безрассудстве.

Леонов не очень верит Колосову. Космонавт по-прежнему убежден, что этот пилот и его дозвуковой МиГ-15 совершенно непричастны к гибели Гагарина. «Никакой МиГ-15 не мог произвести сверхзвуковой хлопок, который я слышал в то утро». Леонов и Белоцерковский всегда полагали, что истинным виновником трагедии — по крайней мере, в воздухе — был некий сверхзвуковой Су-11, плохо опознанный в сумятице радарных сигналов.

Леонов снисходителен по отношению к пилоту этого Су-11, кем бы тот ни был: «Если бы летчика вовремя выявили, его бы растерзала рассвирепевшая толпа. С одной стороны, эту информацию следовало бы огласить, а с другой — наверное, все-таки нет, если посмотреть на дело разумнее. Она бы уже ничего не исправила». Дело не в одном-единственном пилоте, а «во всей системе, которая позволила, чтобы Гагарин погиб. Виновата система в целом. А всю систему в суд не приведешь. Можно ее морально осудить, но наказать ее не удастся».

Да «система» и не желала, чтобы ее осуждали или наказывали. Доклад комиссии составляет в общей сложности 29 толстых томов всевозможных технических данных, но уже сам процесс сбора фактов был очень далек от честного анализа причин катастрофы. Главный вывод комиссии 1968 года намеренно туманен и упрощен: в аварии якобы повинна «совокупность различных причин». Основное положение доклада, касательное столкновение с метеозондом, устраивало всех, так как оно было наиболее невинным. Винить некого — по крайней мере, на земле.

Игорь Рубцов, один из самых активных участников этого расследования, поддержал теорию Леонова и Бело-церковского о том, что какой-то сверхзвуковой самолет чуть не столкнулся в воздухе с МиГом Гагарина и Серегина. Когда комиссия стала все больше удаляться от этой опасной гипотезы, Рубцов собрался с духом и отправился на Лубянку, чтобы отстоять свою точку зрения. «Не могу сказать, чтобы в этом здании я себя так уж уверенно чувствовал», — говорил он. Рубцов встретился с полковником КГБ Дугиным, который строго спросил его, почему он так настаивает на версии со сверхзвуковым самолетом. Рубцов стал блефовать в классическом советском стиле: «Я ответил, что, если комиссия не станет расследовать [версию, согласно которой два самолета чуть не столкнулись], общественность может решить: значит, есть что скрывать. Лучше провести нормальное разбирательство, чтобы показать: мы имеем дело с неправильной версией развития событий». Но на полковника Дугина эти слова впечатления не произвели. На столе перед ним лежала тоненькая папка, и теперь он ее открыл. Оказалось, это личное дело Рубцова. «Вы не очень-то уважаете дисциплину, верно?» — заметил полковник.