Дмитрий Горчев - Поиск Предназначения (сборник)

Хотя грустная правда действительности состоит в том, что каждая вторая из этих сестричек болеет бешенством. Но всё равно, нет, не готов. Очень я пока что городской.

Попытался вырваться из заколдованного этого леса. То есть встал ни свет ни заря, умылся и даже почистил зубы (причесаться правда не нашлось чем, так что и так сойдёт), уложил в рюкзак то, что ношу с собой, запер ворота на потешный навесной замок и отправился на железнодорожную станцию к дизелю до райцентра. Там в райцентре планировалось совершить решительно мне непонятные действия с причитающимися мне 0,6 га сельскохозяйственных угодий (о это страшное слово «кадастр»).

Я честно шёл! Ни разу не присел передохнуть и даже вспотел, карабкаясь с горки на горку. И всё равно опоздал к дизелю ровно на десять минут и остался стоять на пристанционной площади посёлка: слева почтовое отделение с надписью «киберпочта», каковое я ещё ни разу не видел открытым, справа магазин бакалейных продуктов и ещё один, который раньше назывался бы «смешанные товары»: в нём продают всё: от галош, керосина и цемента до мороженого и водки.

Махнул на всё рукой, купил в бакалейном магазине толстую бутылку такого креплёного пива, от которого с ужасом отшатнулся бы в городе Петербурге, дошёл до безымянного, ровно на полпути, озера, скинул рюкзак, откупорил пиво и уселся на берегу. И никого: купальный сезон закончился позавчера. Одна лишь куча пластикового, жестяного и стеклянного мусора посреди обгорелого пятна напоминает о летних забавах и утехах приезжих и проезжих.

Простучал над моей головой дятел и совершил надо мной круг летучий хищник, но я его не заинтересовал. Обследовала мою шею одинокая землеройная оса и тоже не впечатлилась.

Завтра ещё раз попробую уехать.

Ну вот живёт у меня в сортире паучок, даже скорее Паук – солидный очень. То есть прямо сейчас он спит, но когда немного потеплеет, он проснётся.

И будет сидеть в своём углу и ждать, пока в его сетку не попадёт что-то Живое – муха там или ещё кто-то. Тогда он к этому живому подбежит, замотает его по-всякому паутиной, залепит пасть, чтобы не орало, и снова уйдёт в свой угол ждать, пока оно издохнет. Потом, когда оно помягчеет, съест, выкинет пустую оболочку, чтоб не мешалась, и будет ждать следующего Живого. Ну или сразу много Живых наловит и будет есть по очереди.

И что его, Паука, за это осуждать, что ли? Он делает то, что умеет делать: извлекает из воздуха пищу. Ну не умеет он собирать мёд и опылять клевер, не умеет, хоть лопни. Да, он живёт в сухом сортире, а не мокнет под дождём, но это же не повод его ненавидеть.

Но все почему-то его ненавидят. А спроси почему, так даже и не знают – ну, ног восемь, глаз восемь, волосатый. Шмель вон тоже волосатый. «Нет, – возразят. – Шмель мохнатый».

И если задуматься, то действительно: шмель мохнатый и приятный, а паук волосатый и противный.

Ну, значит, такая у него судьба. Но сам он, похоже, по этому поводу не очень переживает.

А вообще я очень боюсь в деревне огня.

Когда печку растапливаешь по неопытности, то дуешь-дуешь, изводишь кучу бумаги, подкладываешь толь – а всё без толку.

Зато от крошечного какого-нибудь уголька вдруг как задымится! Огонь – штука такая: когда нужен, не разожжёшь, а когда не нужен – не погасишь.

Да и обгорелые печные трубы, время от времени торчащие по дороге в райцентр, подтверждают, что опасения мои не вполне беспочвенные.

Вообще из стихий я сильно опасаюсь только двух: огня и воды. А землёй меня пока не заваливало да и смерчем не уносило.

Опасаясь, что автолавка и завтра тоже не приедет, решил самолично испечь себе хлеба.

И должен с гордостью сказать, что приготовленное мной в печи блюдо действительно чем-то напоминает хлеб: у него есть корка, очень качественная – еле проткнул её ножом, а внутри есть настоящий мякиш! Правда несолёный, но в конце концов можно и снаружи посыпать.

Да, он не так красив, как хотелось бы, и без лишних вопросов его буду есть разве что я сам. Но я это сделал.

А теперь пора всерьёз осваивать самогон.

Тут всё очень близко и очень вещественно. Грязно, тускло и везде, абсолютно везде крысиное говно. На обеденном столе, в твоей кружке, в постели – везде. Месяц назад ты думал, что отвоевал у энтропии ну хотя бы вот этот небольшой плацдарм: а вот хуй тебе – именно на этом плацдарме будет насрано в два раза гуще, ибо энтропия тоже себе там чего-то думает.

Да ну и что – выметаешь опять, хотя знаешь, что это не кончится никогда, потому что она не убывает, да и хуй с ней.

«Ох, ох, – соседка прибежала, баба Рая. – Бяда! Конь упамши и не встамши! Бяжим!»

А сын её, хозяин мерина как два дня тому назад ушёл пешком в соседнюю деревню, да так и не возвращался.

Ну бяжим, да. Соседи они для чего соседи – они, если что-то горит, или ограбили, или там рожает кто, они вопросов не задают, а хватают ведро, ружьё или чайник кипятку и бегут спасать.

Бежим, значит, бежим, а я таки по скверной своей городской привычке думаю. Ну вот прибежим. А в этом коню полтонны весу. И любое его нервное копыто разбивает любую гуманоидную кость, да хоть бы и самый череп с наидрагоценнейшими внутри него мыслями, в очень мелкие и неприятные дребезги. А я не лошадник, совсем не лошадник, я не умею с этими животными разговаривать. Это дед мой умудрился в тридцать седьмом году сесть на двадцать лет из-за лошадей, а я уже нет, не сумею.

Но в общем всё как всегда кончилось благополучно. Конь встал сам, долго рылся у меня в кармане в поисках сухаря, которого там не было, и я наконец осуществил свою детскую мечту, то есть сказал коню: «Ну-ну, ты тут не очень-то выёбывайся!»

Как-то так получилось, что единственной книжкой для чтения в деревне у меня оказался перестроечный роман «скажи юзюм» видного диссидента Аксёнова. Книжка эта была издана где-то в конце восьмидесятых каким-то прибалтийским издательством (то ли Рига, то ли Таллин) в чрезвычайно скверной обложке на очень плохой бумаге. Ну, тогда всё жрали что дают, это потом читатель охуел и затребовал сиську на обложке и прочий дизайн.

Да, а книжка оказалась очень полезная. Выяснилось, что в доме нет совсем никакой бумаги кроме глумливого настенного календаря «хорошо в краю родном» за 1992-й год. Так что я прочитывал страниц десять романа (больше не получалось – полынь надо косить, то да сё) и тут же употреблял их на растопку двух печек – в доме никто не жил больше года, так что было сыровато.

И так мы вполне мирно жили с этим романом и главным его героем фотографом Огородниковым дня два, пока наконец я не добрался до растопки бани.