Салли Смит - Королева

Тем не менее Чарльз дает понять, что намерен действовать “иначе, чем мои предшественники <���…> поскольку изменилась сама обстановка” (89). Он предполагает пользоваться своей “мобилизующей властью” – собирая важных людей для обсуждения серьезных вопросов и вдохновляя их на решение проблем. В интервью с Бобом Колачелло для “Vanity Fair” осенью 2010 года Чарльз заявил, подразумевая учебу в Гордонстоуне и Кембридже: “Иначе зачем меня отправляли в школу, которая воспитывала инициативу и характер? И в университет, ориентированный на интерес к злободневным проблемам. Как говорится, за что боролись…” (90)

Политические пристрастия Чарльза трудно классифицировать. Тони Блэр видел в нем “любопытную смесь традиционалиста и радикала (в одних аспектах он вылитый неолейборист, в других – категорически нет), королевской особы и неуверенного в себе человека” (91). О консерватизме свидетельствует его старомодная одежда и манеры, вера в традиционное гуманитарное образование, пиетет к классической архитектуре и “Книге общественного богослужения” XVII века. Однако склонность к мистицизму и выпады против научного прогресса, промышленного развития и глобализации придают его облику эксцентричность.

“Одна из главных задач монархии – объединять страну, а не сеять рознь” (92), – говорит Кеннет Роуз. Королева взошла на престол в двадцать пять лет, представляя собой, по сути, чистый лист, поэтому ей было неизмеримо легче соблюдать необходимый для поддержания единства нейтралитет. Времена были тише, она могла не торопясь вырабатывать стиль царствования. Однако и от нее потребовалось немало бдительности и самоконтроля, чтобы столько десятилетий скрывать свои личные взгляды.

За Чарльзом тянется внушительный шлейф резких и временами противоречивых публичных высказываний, не говоря уже о личной переписке с министрами, защищенной оговорками в Законе о свободе информации, но грозящей обернуться против него в случае обнародования. Так, в одном из просочившихся наружу писем, адресованном друзьям, Чарльз, рассказывая о своей поездке в Гонконг, называет руководителей страны “сборищем восковых фигур” (93).

Даже если в роли суверена Чарльз продолжит пропагандировать те же взгляды в более обтекаемой, как ему представляется, форме, риск настроить против себя определенную долю населения все равно остается. И если эта доля достигнет (а тем более превысит) 50%, пошатнется необходимое для существования монархии согласие. Кроме того, противоречие политике правительства чревато политизацией статуса монарха и конституционным кризисом.

Многие сторонники Чарльза надеются, что к моменту восхождения на престол (если не на седьмом, то на восьмом десятке, став в этом случае старейшим из монархов Нового времени и отобрав “первенство” у короля Вильгельма IV, сменившего на троне своего старшего брата Георга IV в 1830 году в возрасте шестидесяти четырех лет) он уже натешится резонерством и демонстрацией своих взглядов, поэтому сможет без ущерба для себя принять конституционные обязательства. “По счастью, он будет уже достаточно зрелым и не свернет на сомнительную дорожку” (94), – радуется Роберт Солсбери.

Заслуженные сановники надеются, что само восшествие на престол изменит убеждения Чарльза, заставив понять: он уже не принадлежит себе, он воплощает институт, представляющий страну. “Коронация меняет жизнь в мгновение ока” (95), – говорит Дэвид Эрли. Дипломат, работавший однажды с Чарльзом над правительственной речью, свидетельствует, что принц “не упрямится и не своевольничает” (96), когда нужно внять официальной рекомендации. “Он хоть и с неохотой, но прислушивается, когда что-то запрещается, – утверждает дипломат. – И когда мы вычеркивали какие-то куски, потому что такого произносить нельзя, это идет вразрез с правительственной политикой, он сердился, но соглашался”. Как принц Уэльский он может позволить себе не пожимать руку китайскому руководителю в отместку за нарушение прав человека, что он и сделал, отказавшись присутствовать на банкете, который давал председатель Цзян Цзэминь в честь королевы во время государственного визита в октябре 1999 года. Но в статусе короля “ему придется пожимать руку любого кровавого диктатора, если это в государственных интересах Британии” (97), – говорит историк Эндрю Робертс.

Многое будет зависеть от руководителей государств Содружества. После смерти королевы должность главы Содружества перейдет к Чарльзу не автоматически, а лишь по итогам голосования всех пятидесяти четырех стран-участниц, результаты которого непредсказуемы. Согласно данным опроса, опубликованным в марте 2010 года Королевским обществом Содружества, Чарльза хотят видеть главой организации менее 20% отвечавших, и многие выступают за ротационный характер этой должности. “Если участие королевы Елизаветы II в объединении и руководстве Содружеством вызывает у подавляющего большинства лишь восхищение, – писали авторы исследования, – то о передаче этой должности ее преемнику на троне ведутся серьезные споры. Многие выступают решительно против” (98).

Чарльз считает руководство Содружеством важной составляющей работы монарха, тем более что с момента провозглашения принцем Уэльским он успел посетить тридцать три из его стран, выстраивая собственные отношения с их руководителями. Однако проводящиеся раз в два года саммиты Содружества он посетил лишь дважды – последний раз в 2007 году в Уганде, выступив вместе с матерью на открытии. Глава политического департамента Содружества Амитав Банерджи в своем меморандуме, просочившемся в открытый доступ в ноябре 2010 года, указывал, что Чарльз “не пользуется авторитетом” (99), в отличие от своей матери, однако организация “старается исподволь привлекать его к более активному участию”.

Три самые крупные участницы Содружества могут к тому же выйти из-под власти короны, как только она перейдет к наследнику Елизаветы II. Первой, скорее всего, будет Австралия, где опросы уже давно показывают значительный уклон в сторону республики, а за ней, вполне вероятно, потянется и Новая Зеландия. В отличие от этих двух “антиподов” с собственными историческими традициями, непохожими на британские, Канада больше тяготеет к монархии, отмежевываясь заодно от своей влиятельной южной соседки. Однако и в Канаде сильны республиканские тенденции. Королева, умеющая смотреть на вещи реалистично, уже говорила, что каждая страна вольна делать выбор сама. Гораздо больше ее беспокоит, останутся ли эти государства в Содружестве, став республиками.

Рассуждая о восшествии Чарльза на престол, обычно принимают во внимание и то, что царствовать ему предстоит недолго, он окажется лишь переходным звеном между Елизаветой II и своим более популярным наследником принцем Уильямом. Говорят, что сильный правитель должен быть либо молодым и красивым, либо почтенным и мудрым. Королева за свое долгое царствование побывала в обеих ипостасях. Если Чарльз правильно разыграет карту почтенности, то добьется успеха. Однако именно Уильяму, согласно чаяниям монархистов, предстоит отвечать за престиж династии в наступившем тысячелетии. Придворные сановники сознают, что будущее монархии зависит не только от симпатий молодежи, но и от того, как проявит себя ее собственное молодое поколение.