Ариела Сеф - Рожденная в гетто

Они получили квартиру. Китька больше не болела, в отличие от мамы.

После смерти родителей она досталась мне в наследство. Со мной и с моим мужем, Романом Сефом, она объездила почти все страны Европы, кроме Англии. Побывала в Каннах в отеле Carlton, в Антибах в Eden Rock, в Риме.

В Венеции из вапоретто ее выгружали ливрейные швейцары в белых перчатках. Она обожала рестораны, особенно Липп Lipp в Париже, где давали говядину с овощами; знала туда дорогу, и если мы бывали в радиусе одного километра, то тянула только туда. Китти даже несколько раз прилетала в Москву, на свою родину.

К друзьям моим она относилась весьма дружелюбно, лояльно, но никакого панибратства. Умела сохранять дистанцию. Когда я болела, она охотно с ними выходила по срочным делам, но никогда не дальше угла. Подруга Елена Карденас ходила взад-вперед, надеясь расшевелить эту собаку, продлить прогулку, но Китти сидела на пороге дома как сфинкс и ждала, когда же той надоест. Другая подруга, Алла Демидова, хотела поехать с ней в гости, но Китти уперлась, в такси не полезла, и пришлось визит отменить. Собака часто оставалась с моей другой подругой Нелей Курно, муж которой, Мишель, журналист газеты Monde, иначе как «черный мусор» ее не называл. Китька не сильно обижалась, понимая его доброе отношение. Но вообще-то она предпочитала общаться со всеми друзьями на своей территории.

Она умерла от воспаления легких, в возрасте тринадцати лет в парижской клинике.

Вернулась я во Францию с двумя чемоданами, с четырьмястами долларов, из них половину мне дал папа перед отлетом из Вены в Израиль. Вернулась с надеждой на светлое будущее и, естественно, на моральную помощь друзей.

Надо восстанавливаться в университете, искать работу, где-то жить. Поселилась у подруги Нели за городом, в Sceaux. Там всего три комнаты. Нелин муж – известный журналист в газете Monde; мужу этому иногда надо сосредоточиться. Сын Ванечка был на каникулах, и я сначала ночевала в его комнате, потом он вернулся, и мне пришлось перейти в коридор-прихожую.

Рано утром Ваня и Мишель проходят мимо меня в школу и на работу, да и мне тоже тащиться по всяким делам в город, но встать нельзя; надо дать им собраться. Решили, что лучше я пока все же поселюсь в Латинском квартале, рядом с университетом, в гостинице. Номерочек нашла за двадцать шесть франков в сутки вместе с завтраком. Чемоданы оставила у Нели; они в номере не помещались.

Отель Du Danube на улице Жакоб. Теперь меньше чем за двести шестьдесят евро туда и сунуться нельзя.

Немного денег мне дали подруги Неля и Лена и малознакомый тогда еще Эдуард Лоб, который рассчитался за жену своего племянника, купившую в Москве три картины у Эдика Штейнберга. Я должна была за них расплатиться, и она обещала, что в Париже мне деньги вернет ее муж. Но муж, племянник Эдуарда, деньги давать отказался, сказав, что за безумную жену не отвечает, что картины ему не нужны, что он такое барахло не собирает и что он их не заказывал. А это был мой главный капитал. Целая тысяча долларов!

Эдуард племянника очень любил, меня немного все же знал, они даже с его молодой подругой навестили меня в Москве, и решил этот спорный вопрос в мою пользу.

Но деньги таяли.

У подруги Лены был отдельный дом, четверо детей, муж, кубинский скульптор-сюрреалист, няня и еще какие-то родственники. Сама Лена работала в ЮНЕСКО, в русском отделе, и была под внимательным наблюдением полицейских служб. К ней подругу, вернувшуюся из Советского Союза, поселить никак было нельзя.

И стали все искать, кто бы мне дал какое-нибудь жилье на первое время. Все это обсуждалось на светских вечеринках среди многочисленных друзей, и вот наконец нашлись французы. Месье и мадам Боэр. У них был большой особняк рядом с парком Монсо, двое мальчиков восьми и одиннадцати лет и отдельная свободная комната с ванной на верхнем этаже. Им хотелось, чтобы в доме жила молодая девушка и иногда по вечерам, когда они уходили, приглядывала за детьми. Идиллия полная.

Выходили они не так уж часто, да и мне надо было сидеть дома и заниматься. Они даже устроили вечер в мою честь, старый русский Новый год. Пытались найти мне работу. Энтузиазма было много. Распечатали мой скромный curriculum vitae на красивом листе и разложили по конвертам. Все гости пришли в вечерних нарядах. Месье Боэр был человеком светским; в тот момент советником Канадских авиалиний, а до того главным администратором Комеди Франсез. Мадам Боэр была просто красивой, модной блондинкой, из буржуазной французской семьи, намного моложе хозяина и мамой двоих его детей. Дом был четырехэтажный, оформленный каким-то дорогим дизайнером за счет Канадских авиалиний.

Самым интересным местом был этаж месье Боэра с совершенно черной мраморной ванной комнатой, почти такой же черной спальней, с черными простынями, полотенцами и огромными картинами никому, кроме хозяев, не известных художников. Этаж гостиной еще лучше. Там на двух стенах были фрески, изображающие экзотические растения с разноцветными невиданными птицами высотой от пола до потолка. А противоположные стены зеркальные. И завершал всю эту красоту белоснежный кожаный диван в виде огромной двуспальной кровати. Предел воображения. Рядом на том же этаже была моя комнатка и отдельная ванная, и совсем рядом кухня. О таком даже и мечтать не могла.

Мне было позволено приводить всех своих знакомых, и это даже поощрялось. Хозяевам очень хотелось казаться интеллигентной богемой, видеть у себя знаменитых журналистов, скульпторов, экспертов по искусству, галерейщиков, а я хоть и была девушка бедная, но люди меня окружали интересные. А они, увидев сей интерьер, повторно туда ходить отказывались; и даже для того, чтобы поднять мой престиж.

Однажды в воскресенье я привела к детям на обед сына Нели, Ванечку. Ему, как и их младшему мальчику, было восемь лет. Их дети были прекрасно воспитаны: чинно сидели за столом, а Ванечка сразу после обеда в кроссовках начал прыгать по дивану на глазах у ошарашенных детей. Остановить его было невозможно. Дома ему разрешалось все, и чем больше я его упрашивала, тем хуже он себя вел.

Отношения между месье и мадам Боэр стали явно портиться. Он завел себе даму сердца, а она кавалера. У них начались скандалы. Каждый уходил из дома в разные стороны, и дети оставались на мне. Утром их надо было отводить в школу, вечером – сидеть с ними допоздна каждый божий день, да еще и кормить. Я не успевала все это, а еще нужно было учиться и работать. Хозяевам казалось, что за такое жилье я занимаюсь детьми мало, все свое раздражение вымещали на мне. А я себя очень плохо видела в роли профессиональной няни, она мне самой нужна была. Начались упреки. У них появилась необходимость в настоящей няне. И вот моя подруга Жанна, борец за справедливость, собрала мой чемодан и увезла меня в небольшую комнатку, под крышей, зато рядом с бульваром Saint Germain des Pres, о которой я наспех договорилась со своим приятелем Эдуардом Лобом.