Леонид Самутин - Я был власовцем

Никаких существенных перемен внутри бригады новый командир не произвел, его личное отношение ко мне, очевидно по рекомендации Жиленкова, Сахарова и Кромиади, было очень теплым и доверительным, и все осталось на своих местах, только Ламздорф уехал в Берлин.

Через несколько дней после своего прибытия Риль открыл мне то, что так тщательно скрывали от меня Сахаров и другие – тайну создания нашей бригады. Этот рассказ Риля лишь через полгода я снова услышал от Сахарова в той же редакции.

Оказалось, что «Цеппелин», одна из разведывательных организаций СС, затеяла в начале 1943 года проведение крупной и дерзкой акции. Решено было создать крупное соединение, действительно бригаду, для того, чтобы летом 1943 года забросить ее вооруженным десантом в район Котласа, насыщенный лагерями заключенных, поднять этих заключенных, перерезать обе дороги, идущие на Архангельск – Мурманск и на Печору, создать трудности с поступлением снабжения в центр и отвлечь на ликвидацию этого дела значительные силы Советской армии. Помню, тогда я содрогнулся внутренне – настолько отвратительна была эта затея по своей сути, не имеющая ничего общего с той идеологической борьбой, которую нужно было вести с большевиками. Ужаснуло меня и то абсолютное безразличие к судьбам тысяч людей, которые таким образом обрекались на заведомую гибель, ибо ясно было, что всем им суждено будет погибнуть, разве только Сахарова с ближайшим окружением немцы попытались бы вывезти обратно на самолете перед концом всего дела, если бы оно было осуществлено. Вся масса людей, конечно же, была бы брошена на произвол судьбы. Задуманный план был авантюрой чистейшей воды, и я был поражен тем, как на нее могли пойти такие люди, как Сахаров, Кромиади, Жиленков. Вначале для этой цели намечалось использовать уже готовую бригаду Гиля, но в связи с его упорным нежеланием и событиями, происшедшими весной, когда был убит начальник пропаганды Точилов, решено было формировать новую часть на основе одного батальона, взятого у Гиля.

Всей этой затее не суждено было осуществиться из-за провала летнего наступления немцев на Курской дуге. Если бы планы летнего наступления немцев южнее Москвы осуществились, этот десант на север от Москвы силами нескольких русских батальонов для перерезывания внешних коммуникаций снабжения был бы также осуществлен.

Мне понятно стало, почему так тщательно скрывалась истинная цель создания этой «Первой гвардейской бригады РОА» – не найти было бы добровольных охотников на такое беспринципное, авантюрное и безнадежное дело, в котором нас использовали бы прямо как наемных ландскнехтов, да еще и против своих же. Удивило меня бесконечно и то, как Сахаров, Кромиади, Ламздорф, да еще и Жиленков могли согласиться на такое грязное дело.

Теперь, когда провалилось летнее наступление и немцы, «выравнивая линию фронта», безудержно катились на запад, «Цеппелин» вынужден был отказаться от своей затеи, а вместе с этим и от самой бригады, т. е. батальона. В качестве именно такового, т. е. батальона, «бригада» и передается командованию территориальных войск Псковского района. Таким образом, бывшая «Первая гвардейская бригада РОА» вдруг становится линейным охранным батальоном в составе охранного полка вермахта, которым командовал какой-то майор Краузе.

Все это мне рассказал полковник Риль накануне того дня, когда был официально объявлен приказ о переводе нас в состав охранного полка и переселении нас в расположение этого полка в Псков, в казарму на территории так называемых «Крестов» – бывшей загородной тюрьмы, рядом с военным аэродромом.

Разочарование, уныние и тревога охватили людей, ибо бесперспективность такого поворота событий ясна была каждому без дополнительных разъяснений. Ничего хорошего наше будущее нам не сулило. От весенних надежд на формирование русских самостоятельных военных сил не осталось и следа.

Переход наш в новое качество – обычных немецких наемников, какими мы стали в составе охранного тылового полка, – переживался всеми очень болезненно. Мне ясно было, что эти настроения найдут какой-нибудь выход, но как этому помешать? Да и нужно ли мешать? Я решил про себя махнуть рукой на все и предоставить все течению естественного хода обстоятельств.

Не успели мы освоиться с нашим новым состоянием, как и Риль был отозван, не пробыв с нами и трех недель. На его место опять вернулся Ламздорф. Сразу же был получен и приказ о назначении нашего, теперь уже батальона, поротно горнизонами в несколько пунктов в 30–40 километрах от Пскова для несения охранной службы: быть заслонами от партизан для района, примыкающего к самому городу.

Ламздорф с маленьким штабом под охраной комендантского взвода разместился в центре своего участка так, чтобы до каждой роты было не более 5–7 километров. За месяц нашего стояния в этих деревнях в некоторых ротах произошло несколько мелких стычек с партизанскими группами по инициативе самих партизан, так как через меня Ламздорф передал командирам рот неофициальный приказ никаких действий против партизан по своей инициативе не производить, оружие применять только в целях самозащиты. Мне он дал распоряжение найти возможность вступить в контакт с партизанами и предупредить их, что мы их не тронем, если они не будут трогать нас. Ламздорф сказал: «Пусть немцы воюют с партизанами, это не наше дело».

Контакт установить мне удалось, у меня была встреча с представителем партизан, который, выслушав наше предложение, сказал, что передаст его своему командованию.

Спустя восемь месяцев, уже в Дании, меня таскала немецкая контрразведка на допрос – что за контакты с партизанами у меня были осенью 1943 года под Псковом? Из допросов мне стало ясно, что человек, с которым у меня была встреча, попал к немцам в плен и на допросе показал о встрече со мной. Хорошо зная, чем кончаются такие допросы на советской стороне, я посчитал свое дело конченным и мысленно простился с белым светом. Но, к моему удивлению, капитан отдела «Айне-Це», т. е. абвера – немецкой армейской контрразведки, приехавший по этому делу специально из Берлина, допросив меня об обстоятельствах встречи и сверяя мой рассказ с бумагой, которая лежала перед ним, предложил мне изложить письменно мотивы, которые заставили меня искать этой встречи. Я написал ему, что, будучи начальником пропаганды, должен был принимать всевозможные меры для нейтрализации неприятельской контрпропаганды, которой подвергались наши люди со стороны партизан. Партизаны искали и находили возможность для встреч с нашими людьми, чтобы агитировать их на переходы к партизанам. Я посчитал, что и мне не надо пренебрегать этим методом пропагандистской работы и лично попытаться распропагандировать партизан, чтобы уговорить их на переход к нам. Что у меня не было никакой другой цели при этой встрече, доказывается тем фактом, что партизаны остались в России, а я сижу здесь, в Дании, за тысячи километров от них. Если бы у меня были цели перейти к партизанам, я имел сколько угодно возможностей это сделать.