Леонид Самутин - Я был власовцем

Во время игры я не видел у Сахарова никаких следов волнения или напряжения, играл он совершенно спокойно, без ошибок и ничем не выдал ответственности этих часов ожидания. Как потом мы узнали, в это время к вокзалу стягивались имевшиеся в городе воинские части на случай обещанной Сахаровым заварухи.

Когда он ходил второй раз к коменданту, ответ из Берлина еще не был получен, а когда его вызвали третий раз, то решение было таково: батальон не разоружать, командование передать старшему по чину офицеру (таким был полковник Бородин), отправить батальон через Берлин во Францию, офицеров-эмигрантов Сахарова и Ламздорфа откомандировать в Берлин. Сахаров и тут нарушил приказ, прихватив с собой еще и меня.

Спустя ровно три года мне пришлось давать показания следователю СМЕРШа (советская армейская контрразведывательная организация «Смерть шпионам») о своих похождениях. Когда дело дошло до каунасского эпизода с Сахаровым и с нашим батальоном, он даже рассмеялся – так неправдоподобно, по его полному убеждению, я врал. Но я не врал. Все именно так и было. И потому так было, что происходило именно у немцев.

Почему-то не принято рассматривать различные общественные, социальные явления через призму национального характера народа, в гуще которого это явление происходит. Укоренилось представление, что социальное стоит над национальным, и потому социальные явления одинаковы и у всех народов, имеющих одинаковую общественно-политическую и экономическую организацию общества. Однако жизнь говорит, что это не так. В действительности национальный характер народа определяет всю структуру общества, окрашивает его в национальные цвета, заполняет его национальным содержанием.

Наверное, тысячи томов написаны по поводу звериного характера немецкого фашизма, гитлеровского национал-социализма. Но значительно меньше бумаги истрачено на исследования особенностей национального характера, присущего в той или иной степени каждому немцу. А между тем именно эти особенности и делали возможным то, что такие авантюры, как сахаровская, с его приездом в запрещенный для него район и вызволением целого батальона, были возможны у немцев, в то время как подобного рода «штучки» в Советском Союзе, например, и думать нечего было бы осуществить.

Этим и был вызван смех моего следователя, его абсолютная уверенность в том, что такие дела не могут «проходить». Он прав. У нас не могут проходить. А у немцев – могут. И проходили!

Объясняется все очень просто. Немцы – люди порядка, люди закона. Они – очень законопослушный народ. Ими легко управлять. Для каждого немца – «Бефель ист бефель» – «приказ есть приказ». Он должен исполняться безоговорочно и безусловно. Поэтому немцы очень хорошо, четко и быстро действуют в регламентированных ситуациях и положениях, где их возможные решения и действия очерчены законами, инструкциями и приказами. В пределах известного ему регламента каждый немец действует как хорошо отлаженная машина.

Но стоит только ему очутиться в ситуации, не предусмотренной известной ему инструкцией или приказом, как он теряется, становится беспомощным и бессознательно ищет, кому бы подчиниться, кто бы мог ему отдать приказ, как надо сейчас, в этой непонятной обстановке действовать. Вот почему немцами так легко управлять. Вот почему у них только и мог возникнуть такой порядок, который установил Гитлер. По этой же самой причине у немцев никогда не возникало народного сопротивления типа партизанских движений, хотя и к ним не раз приходили иноземные завоеватели. Немцы всегда покорно подчинялись новому порядку. Гитлеровская затея с организацией «Верфольда» – народного сопротивления советскому вторжению в виде партизанских групп – потому не осуществилась, что принципиально не могла быть осуществлена. Как только пал гитлеровский режим, исчезли те, кто отдавал приказы раньше, на освободившиеся места пришли новые люди, имеющие «по праву победителей» право отдавать свои приказы – и немцы сразу подчинились, сразу стали выполнять приказы новых людей.

В то время как в таких странах, как Польша, Эстония, Латвия, Литва и на таких территориях, как Западная Белоруссия и особенно Западная Украина, еще годы и годы после окончания войны медленно и трудно угасал огонь сопротивления определенных групп, в Германии порядок установился в течение очень коротких недель, после того как стихли раскаты залпов в честь победы. Чем это объясняется, как не национальной особенностью немцев, а именно их «законопослушанием», непреодолимой, врожденной тягой к порядку, каким бы этот порядок ни был?

Однако вернемся к нашему эпизоду. Немцы воюют с Россией. Русские – враги, это понятно, об этом говорят приказы «Обер-команда дер Вермахт», об этом постоянно кричит доктор Геббельс, об этом много говорит и сам обожаемый фюрер. Но в то же время появились еще и какие-то другие русские, про которых говорят, что они – наши союзники, к ним должно быть какое-то другое отношение. Но какое? Где четкие инструкции, где приказы, однозначно указывающие, как держать себя при встрече с такими людьми? Нет таких приказов, нет таких инструкций, а если они и есть, то рядовым исполнителям, немцам, они неизвестны.

Вот и возникает та самая ситуация, когда немец не знает, что ему делать. А когда он не знает, что ему делать из-за отсутствия «инструкции», он подчиняется каждому, кто достаточно твердо, уверенно, властно отдаст ему приказ. Психология немца такова, что если в неясной ему ситуации он встретился с человеком, отдающим ему приказ, ему и в голову не придет сомневаться, имеет ли право тот человек отдавать приказы. Он, немец, твердо знает, что он сам никогда не будет отдавать приказы, если у него не будет на это права, данного ему теми, кто стоит выше его. Поэтому если какой-то человек ему, немцу, что-то приказывает, значит он, этот человек, безусловно имеет право приказывать. А это значит, в свою очередь, что он, немец, обязан этому подчиниться и приказ выполнить.

Я много раз видел, как Сахаров, тонкий психолог, прекрасно изучивший немцев, ловко пользовался этой их поразительной наивностью. Встретив какого-нибудь немецкого солдата или унтер-офицера и желая, чтобы тот для нас что-нибудь сделал, он начинал на того орать, бесподобно подражая тому, как орут на немцев их собственные начальники, переходя при этом на особо визгливый крик. И надо было приложить немалое усилие, чтобы удержаться от смеха, глядя, как вытягивался бедный немец, и вытягивался тем сильнее, чем визгливее орал на него непонятный офицер в какой-то чужой форме. Немец только в испуге бормотал: «Яволь, герр оффицир, яволь…» Не зная даже, в каком чине стоит перед ним «герр оффицир».