Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ещё 30—50 лет назад в этом почти не было необходимости: дети рождались и росли в основном в сельской местности и там проходили самостоятельно школу общения и изучения природы, трудом постигая всю её сложность и простоту — названия и породы деревьев, трав, цветов, характер погоды, умение садить, добывать, косить, плавать, пахать, да и просто ориентироваться в лесу и на местности.

Совсем недавно в сибирской тайге сгорела целая группа студентов машиностроительного техникума, ибо пакостить, как в городе, так и в лесу они умели, есть предположение, что лес они же и подожгли, а вот выйти из пожара, бороться с огнём не научились.

Многие дети нашей страны, да и взрослые тоже, выжили в войну лишь только потому, что умели питаться от земли, от леса, от лугов и полей. Что будет с нашими детьми, если нас снова постигнет такая же беда? Ведь с проектами питания не стало лучше, а даже наоборот. Ныне и в сельской местности дети, да и взрослые тоже, питаются зачастую из магазинов и столовых. «Забывчивость» эта, пренебрежение «земной наукой» может очень и очень дорого обойтись всем нам.

Нужно как можно скорей вводить в школьные программы уроки природоведения, и не просто уроки с бесконечной говорильней и со стишками: «Птицы солнышка ждут, птицы песни поют, а восток всё горит-разгорается...»

Надо науку о природе делать практически, водить детей в лес, на поля, в сады и огороды и там показывать, как и что называется, кого едят и с чем, чем можно отравиться, а чем нельзя, что помогает от живота, ревматизма и просто от дури. Лучше бы всего такие сады, огороды и опытные делянки иметь возле школ, засадить их своими руками.

Я не раз бывал в школах, где есть приусадебные участки или кедровые и сосновые рощи, посаженные и хранимые учащимися, и свидетельствую: в этих школах больше порядка и лучше успеваемость.

Пока Академия педагогических наук занимается подготовкой программ и всевозможных законов, можно и нужно дать учителям возможность преподавать свой предмет более самостоятельно, и тогда дурь учительская, их бестактность и малая подготовленность сделаются более очевидными. А то получаются педагогические парадоксы — я знал учительницу, мою односельчанку выросшую на природе и от природы — она водила учеников в лес и показывала им травы, цветы, растения, говорила, что как называется, что съедобно из грибов и растений, учила их сочить сок, не губя деревьев, добывать корни саранок и других цветов, не повреждая растения, и при этом читала детям стихи, приводила примеры из литературы. А её уволили, проводили на пенсию как малограмотного педагога те, кто лишь только-только окончил институты и четко знает «методику» преподавания!

Кстати, сам я учился русскому и литературе в игарской школе у преподавателя Игнатия Дмитриевича Рождественского, будущего известного сибирского поэта, который, в нарушение методик, обязательно на каждом уроке оставлял 10—15 минут для чтения вслух и тем самым научил нас слушать и читать, а некоторых, в их числе и меня, преданно и вечно любить литературу.

Виктор Астафьев, лауреат Госпремии РСФСР и СССР

1981 год

21 января 1981 г.

(Адресат не установлен)

Дорогая Галя!

Уж такая ты прелестница писать письма, почти как моя Марья, откуда чё и берётся?!

Я по-прежнему живу один, и поскольку эта воля мне впервые в жизни, не могу ей нарадоваться и сожалею, что раньше почему-то за неё не боролся. А тут ещё погода моя, родная — мороз и солнце, действительно, чудесно! Я впервые за много зим, без обострения, гриппа, соплей и кашля. Так ли хорошо, что и боюсь иной раз — проснусь: всё кончится!

Налаживается помаленьку и в Вологде всё. Марья Семёновна поправляется, Андрей, по её «стопам» попавший с аппендицитом на операцию, уже дома, Витенька ходит в садик. И вообще, у меня ощущение такое, что врозь нам уже лучше. Но может, и обманчивое, может, и мираж.

Тут меня сердце прихватило недавно, лежу один, воды и капель подать некому, покуражиться не над кем, тоже хорошего мало, но ты это знаешь лучше меня. Вот отлежался и начал дальше работать. Только жадность на работу огромная, а сердце уже не то и очи. Жадность и сердце как-то не так уж ладят, как прежде. Тут написал за один присест 28 страниц, морда раскалились, голова разболелась, спать не могу, трясёт. И назавтра сердце прихватило, да с болью, А каков рысак был! Как-то написал в один присест «Коня с розовой гривой» — работал от шести утра до шести вечера, и мало потом правил. Как-то написал за три дня 120 страниц черновика «Пастушки», но так свалил всё в кучу, что много мест потом выправлял.

Очень угнетает кухня и почта. Нашёл бы домработницу, да Марья никого не потерпит в доме, кроме себя. А в столовку ходить не привычен и, вообще никуда не привык ходить. Домосед. Красноярцы в шоке — думали, я буду бродить по городу, выступать, встречаться с массами, колобродить, кушать в ресторанах и развлекать умственными разговорами вельмож, а он спрятался в лесах, притаился, навозит себе корма на неделю и скорее за стол?! Непонятно!

Ещё меня пока мало графоманов нашло, но рукописи всё же шлют. Ещё мало трещит телефон, и я знаю, что это всё временно, вот и тороплюсь хотя бы «Зрячий посох» закончить.

И читаю маленько, пусть и через силу, перенапрягая своё единственное глядело. Очень мне не понравился «Выбор» Бондарева. Какой слабый роман! Как он далёк от народа и его истинных нужд! А стиль какой высокомерный. И чем больше автор стремится выглядеть аристократом, тем более лезет наружу лоскутная, претенциозная провинция... Роман подтасовочный, недобрый. Где это было в русской литературе, чтоб мать не подошла ко гробу единственного (!) сына?! А уж вся война так дурно написана в книге, что покойный Курочкин изорвал бы в клочья журнал...

Галя! Ты пиши мне, когда охота. И не ропщи, если не отвечу. Сожалею, что тогда, у Васи, я был зело пьян, и шибко я пьяный-то матерщинник. Стыдно, а чё сделаешь?! Ничо не сделаешь. Попроси за меня извинения у жены Васи и попутно передай им обоим поклоны.

Обнимаю, целую тебя, на твоей Звёздной улице пусть горит свет гостеприимства, не угасая. Виктор Петрович

23 февраля 1981 г.

Красноярск

(адресат не установлен)

Дорогая Галя!

Позавчера ко мне прилетела Марья Семёновна, стало повеселей и посвободней со временем, а то быт съедал его, вот я и отписываю письма.

Зима идёт к концу, и всё уладилось — Марья Семёновна сменяла квартиру для дочери, устроила всех и сама более или менее в порядке явилась домой, но, конечно, до прежней Марьи Семёновны пока далеко. Я как увидел её идущую с самолёта, сердце упало — совсем усталый, больной и уже очень пожилой человек.

Я, как отпишу письма, так добью «Зрячий посох» и возьмусь за «затеси», романом уж не успеть до осени заняться. В начале марта, будем здоровы, поедем, точнее, полетим в Москву по делам, а там, может, и на юг спустимся, погреться. Зима у нас всё ещё сухая и морозная, я чувствую себя бодро, но из-за быта мало всё же поработал.