Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье

Под новый 1916 год в пышном доме графа Зубова состоялся парад знаменитостей – каждой твари по паре; и, описывая его, Георгий Иванов не насочинял, как обычно, с три короба. Есенин и Клюев на том пиру действительно были и мед-пиво пили. Жавороночек поначалу упирался: ежели большой сбор, то и герой войны явится. Явится-распавлинится. Николай успокоил: Гумилевых не будет, решили ехать в тверское свое имение. Имение – громко сказано, так, вроде хутора, сад да часть дома. Во второй половине – сестрица Анны Ивановны, свекрови Ахматовой. С чадами и домочадцами. Только вряд ли Николай Степанович в тверской глуши задержится, у него в Питере очередная зазноба: все сплетники в курсе, а супруга в неведении.

Сразу после Нового года Клюев и Есенин, как уже сообщалось, укатили в Москву, на гастроли, вернулись лишь 23 января. До выхода «Радуницы» оставалась неделя, и все эти семь дней Сергей Александрович ходил сам не свой: а вдруг? К счастью, у господина Аверьянова слово с делом не расходилось. 1 февраля 1916 года Есенин сам, у Николая болели зубы, привозит на лихаче на Фонтанную, 149, шестьдесят экземпляров «Радуницы» и весь месяц, предоставив апостолу хлопоты по добыванию «некоторых льгот» (с помощью загипнотизированного им Ломана), занимается тем, что «раскручивает» радужную свою радость. Тираж сборника (три тысячи экземпляров, по тем временам огромный, почти северянинский!) расходился плохо, меценат-благодетель хмурился, но издательские убытки не смущали счастливого автора. Книга, дававшая ему бессрочный пропуск на поэтический Олимп, была у него в руках, и он бросился одаривать «Радуницей» всех, кого уважал за талант: Горького, Алексея Толстого, Леонида Андреева, Евгения Замятина. (Сохранилось 23 дарственных на первом издании «Радуницы»!)

Еще прошлой весной, в марте, Городецкий отвез Есенина к своему парикмахеру, и тот сделал «рязанскому парню» стильную короткую стрижку. Осенью, по настоянию Клюева, Есенин снова отрастил волосы и к февралю был в желтоватых кудрях. Под «Радуницу» и кудри, заботясь об общем «климатическом стиле», последний Лель сменил, и форму одежды для визитов, благо заказанная в Москве костюмерия была сшита-сметана не на белую нитку. Вот каким запомнил Есенина (в пору выхода «Радуницы») маленький сын полковника Ломана: «…Клюев был не один. С ним пришел молодой кудрявый блондин в канареечного цвета рубахе и русских цветных сапогах на высоченном каблуке. Я на него глянул, и мне показалось, что этот парень похож на Ивана-царевича, словно он только сошел с серого волка…» В квартире Ломана в образе Ивана-царевича Есенин появился в конце января, но, судя по воспоминаниям Городецкого, в том же сказочном обличье щеголял он и в начале апреля: «Угар войны проходил, в Питере становилось душно, и я уехал в турецкую Армению на фронт. В самый момент отъезда, когда я уже собрал вещи, вошли Есенин и Клюев… свидание было недолгим. Самое неприятное впечатление осталось у меня от этой встречи. Оба поэта были в шикарных поддевках со старинными крестами на груди, очень франтоватые и самодовольные. Все же я им обрадовался, мы расцеловались и, после медоточивых слов Клюева, попрощались. Как оказалось, надолго».

Реакция Городецкого на старинные кресты и слишком шикарные поддевки «народных поэтов» очень даже понятна. Понять Есенина, не чувствующего неуместность вызывающе нарядной «одевы» в годину всенародного горя, да еще и при прощании с уезжающим на фронт товарищем, труднее, но можно. С его же помощью, конечно, по его же подсказке:

Написано в другое время, но в сходной ситуации: в предчувствии «хужего». Маскарад по случаю «презентации» «Радуницы» потому и длится так долго, что Ивану-царевичу страшно разжмуриться! Но пока ему сказочно везет. 25 апреля 1916 года Д. Н. Ломан отдает наконец распоряжение о зачислении в списки поезда № 143 и на довольствие санитара резерва Красного Креста Сергея Есенина, а еще через два дня царскосельский поезд отбывает… Куда бы вы думали? На Южный берег Крыма. Дабы доставить в крымские «здравницы» нуждающихся в дальнейшем лечении «офицеров и нижних чинов» из госпиталей Петербурга и Царского Села. О качестве удобств, каковыми пользовался во время путешествия в сторону южную обслуживающий персонал, прямых свидетельств у нас нет, а вот косвенные имеются. В составе находился вагон, оборудованный на случай, ежели императору или кому-нибудь из Романовых «будет удобно проехать с поездом». Есенина, среди тех, кто нес при мини-дворце на колесах службу охраны конечно же нет. Распоряжением Ломана он прикреплен к шестому, для нижних чинов, вагончику. Однако в царевых апартаментах Сергей все-таки побывал. В салон-столовой спецвагона великая княгиня Ксения, сестрица императора, по прибытии в Севастополь «удостоила завтракать вместе с персоналом»…

На обратном пути по направлению «к линии фронта» за новой порцией раненых, поезд делает длительную остановку в Киеве. Есенин, в составе санитарной команды, получает увольнительную. Но прежде чем двинуться в Киево-Печерскую лавру, к всенощной, осматривает «древний город». Город был в белом, подвенечном цвету… Так вот откуда Гумилев выкрал свою Несмеяну!

Как видим, Есенину все еще везет. Война, скомкав его первый самостоятельный тур-бросок к пушкинскому Черному морю летом 1914 года, в качестве компенсации подарила двухнедельное ознакомительное странствие по неизвестной ему большой России. В том роковом августе из-за паники среди курортников он не только не успел насладиться красотами Южного края, но еле ноги унес. Добирался до Москвы четвертым классом, на кипятке да картошках в мундире, даже на малосольные огурцы, из-за вспыхнувшей как эпидемия дороговизны, денег не оставалось. Конечно, и санитарно-полевой поезд, пусть и образцово-показательный – не гостиница для путешествующих в прекрасном. На погрузке-разгрузке раненых Сергей Александрович выматывался так, что гимнастерка становилась дубленой от пота, и с тайной завистью поглядывал на своих напарников. Это были выносливые, привычные к физическим перегрузкам, нестарые еще мужики, потомственные придворные работники, сызмала приписанные к царским чертогам, – истопники, садовые рабочие, конюхи, плотники, полотеры, шоферы… В награду за верную службу императрица уберегала их от фронта, забрав в свой поезд санитарами. Естественно, они старались угодить заботливой государыне, старался и Есенин. И тем не менее и с утра пораньше, и вечерами, когда покалеченные войной нижние чины еще или уже спали, прилипал к окну. Большая, распахнутая в неизвестность Россия пугала безмерностью. В его «рязанях» всего в меру: и долготы, и высоты, и сини, и шири; а здесь, в продувных, обезлюдевших степях, все слишком широкое, безразмерное. И синь, и воды. Он попробовал защититься от непривычной бескрайности, слить в одно обе родины, малую и большую. Рязанская картинка получилась уютной: