Тыл — фронту

Веру Рыженкову, заместителя секретаря комсомольской организации, и меня остановил начальник участка шестерен. Всегда приветливый, на этот раз он не ответил на наше «Здравствуйте!», а сердито спросил:

— Видите, станочки стоят?

— Видим, — ничего не понимая, ответили мы.

— На этих станочках ваши комсомольцы работают. Не знаете, где они? А должны бы знать. Хотите — покажу?

И он повел нас в угол, где у теплых труб плотно, плечом к плечу, сидели на корточках мальчишки и спали, уткнув головы в колени.

— Полюбуйтесь на них!

По возрасту им за партами сидеть бы. И есть, и спать вдоволь. А мы видели бесконечно уставших людей. Разбудили. Спрашиваем Фунтика — был у нас такой парнишка, должно быть, по фамилии Фунтиков. Но он был так мал, что все звали его ласково Фунтик. У него была самая высокая подставка у станка. Когда он протер глаза и встал на свой «капитанский мостик», спросил меня:

— Ты где живешь?

— Как где? — не поняла вначале. — Дома, конечно.

— А я в общежитии. Была у нас?

К своему стыду, мы с Верой там не бывали.

Сложно складывался коллектив цеха и комсомольская организация. Большинство рабочих и специалистов эвакуировалось с Харьковского завода. Много было с Ленинградского Кировского, конечно, челябинцев, сталинградцев. Летом 1941 года строили корпус, где и поместились потом цехи 200, 400, 600, 800 моторного производства. По мере прибытия оборудования монтировались станки и с ходу включались в работу. Все еще было вперемешку, неспокойно. Люди устраивались на новую жизнь, знакомились, приспосабливались. И в нашей организации секретари менялись то и дело. Кто на фронт уходил, кто на другую работу. Вот в такую пору и шел разговор в то давнее утро.

— А ты зайди, погляди, как мы живем, — пригласил Фунтик. — Может, по-другому и разговаривать будем на комсомольском собрании.

Этой фразой он отвечал начальнику участка, который предложил «пропесочить» ребят на собрании.

После смены мы с Верой пошли в общежитие. В окнах почти не было целых стекол. А стоял ноябрь. Дул холодный ветер. Сушильные шкафы не работали. На трехъярусных кроватях только матрацы. Ни одеял, ни простыней. Кое у кого лежали подушки. А Фунтик, как белка, вскакивал на окна, выбегал в дверь и приговаривал: «Вот такая у нас вентиляция воздуха… А дома, конечно, теплее».

Члены бюро ВЛКСМ после нашего сообщения решили провести комсомольское собрание с отчетом замначцеха по быту. Но сей начальник заявил, что нет у него охоты тратить время на пустые разговоры: все равно, мол, ребята променяют одеяла и подушки на хлеб, не удержишь. Мы возмутились и направились к парторгу цеха. Лев Аронович Йорш понял нас с полуслова, поддержал. Попросил к собранию хорошо подготовиться, все проверить, решение толковое подработать.

На собрание пришел парторг и заместитель начальника по быту. В решении было записано все, что необходимо сделать. Спустя какое-то время пошли проверять. Порядок был наведен. В общежитии стало чисто, светло, уютно. Создали совет, начали выпускать стенгазету. Ребят предупредили: если кто разобьет стекло, продаст одеяло или подушку, будет выселен (что делать, другого выхода у нас не было). Жалоб не поступало. Член бюро ВЛКСМ Катя Гречанинова жила в общежитии, ей поручили заботиться о его жильцах.

Вот с этого и началась жизнь цеховой комсомольской организации, возглавлял которую Миша Сарайлов.

Долго мучились с очередями в столовой. Было в ней неуютно, грязно, сумрачно. Работники столовой грубили всем и каждому. В ней обедали рабочие нескольких цехов. Устанавливали графики питания, кассир стал работать в цехах по отделениям, и в столовую проходили только с чеками. Но очередь не исчезала. Окрыленные успехом в ремонте общежития, мы решили взяться за столовую. Долго обдумывали, спорили и решили, наконец. Подобрали старательных комсомолок, которые согласились работать официантками. На комсомольском собрании, где решался этот вопрос, дали им наказ: работать честно, обслуживать быстро, вежливо, не воровать продуктов. Если же заметим неладное, взыщем самой строгой мерой. Заведующим столовой партийная организация направила харьковского рабочего-доводчика.

Начали девчата с наведения порядка. Отработают смену и остаются, чтобы мыть, скоблить, красить. Им сделали деревянные подносы, чтобы можно было ставить не по четыре, а по восемь тарелок в два «этажа». Было трудно, конечно: поднос и сам тяжел, а на нем еще тарелки с супом. Они наливали воду в тарелки и тренировались, чтобы даже капельки не расплескать. Посветлела столовая. Столы, посуда — все в ней сияло чистотой. Справились наши посланцы. Исчезли длинные очереди.

Давала себе знать цинга. И в столовой ввели порядок: не подавать обеда (овсяный суп без всякой заправки и хлеб), пока человек не выпьет пол-литровую кружку хвойного напитка. Он, может, был бы даже приятным, будь в нем хоть немного сахара. А нам давали натуральный, ничем не подслащенный. Сводило не только челюсти, но и желудки, глаза пощипывало, но пить приходилось. Эта мера позволила сохранить зубы, хотя и поныне военная нехватка витаминов дает себя знать.

Сама жизнь ставила перед комсомольской организацией задачи, которые надо было решать неотложно. Когда в цехе наладилась работа по всему циклу, сложились отношения в коллективе, выяснилось, что у некоторых нет теплой одежды, обуви. И снова мы шли за советом и поддержкой к нашему парторгу. Не все мастера хотели считаться с нашим мнением, старались почти все талоны на теплую одежду отдать кадровым рабочим. Понятно, люди семейные, основные специалисты — им и внимание. А кто позаботится о подростках? После споров, советов, согласований решили составлять списки на талоны, которые будут действительными только за подписью парторга, предцехкома и комсорга. А ребята, почувствовав заботу товарищей, старались трудиться еще лучше. Редко кто сам просил: «Дайте талон». Чаще хлопотали товарищи, соседи по станку, сменщики, групкомсорги.

Наскоро, хаотично монтировавшиеся станки со временем выстроились в четкие линии потока. Нарастала производительность труда. Какое-то время все шло вроде само собой. Все продумывалось начальством, а мы, молодежь, оставались в стороне. Отмечали успехи кадровых рабочих, они заслуживали высокой чести. Мы, контролеры, вписывали в наряды рабочим количество годных, качественных деталей и видели, кто и как работает. Начальник отделения ленинградец Сергей Владимирович Бильдюгин подводил итоги месяца. Но это мало, если можно так выразиться, подливало масла в огонь соревнования. Мы договорились со сменным мастером Колей Бариновым, что наша нормировщица Лида поможет нам. Она не была комсомолкой, но охотно принялась за дело, быстро готовила все нужные сведения. К концу смены уже знали, кто как трудился. Еще не успевали почистить станки; сдать инструмент, а красочная «молния» сообщала о лучших рабочих. Толпились люди, улыбались, подначивали друг друга, а про себя мечтали перегнать передовика. Наш комсорг Миша Сарайлов быстро составлял лаконичный текст, а дядя Саша, цеховой художник, красиво, ярко оформлял. И пошли вверх проценты. Выполняли сменное задание (не норму, а задание!) на 200—300—500 процентов. Потом появились и тысячники.