Тамара Катаева - Анти-Ахматова

ХВОСТИК МОРКОВИНКИ

В другой раз по какому-то поводу говорили о бездельниках. Анна Евгеньевна вдруг изрекла: «Не знаю, кто здесь дармоеды». Лева и Анна Андреевна сразу выпрямились. Несколько минут я не видела ничего, кроме этих двух гордых и обиженных фигур, как будто связанных невидимой нитью.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 241

Он скуп. Слышно, как кричит в коридоре: «Слишком много людей у нас обедает».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 51

Пунина Ахматова считает мужем. Это не дискутируется. Она пишет ему: «Мужу и другу».

В голодные годы.

Это вам не «Масло только Ире!».

Стихотворение, как известно, имеет продолжение.

Был в любви Ахматовой тоже сюжет о дровах — когда ей Пунин даже сложить ее дрова в своем сарае не дал.

Треугольники закончили свое существование, дамы дожили до преклонных лет. Какая-то нота, свойственная им всю жизнь, прозвучала и под конец.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВОЗРАСТ

Яркая женственность была основным капиталом обеих, Лиля Брик была кривым зеркалом Ахматовой. В 1975 году Лиле Брик было восемьдесят лет. В этом году она познакомилась с Ивом Сен-Лораном и в нее влюбился его друг двадцатидевятилетний журналист «Ле Монд» Франсуа-Мари Банье «с лицом ангела и сердцем поэта».

В конце пятидесятых годов, в свои семьдесят Ахматовой пришлось влюбиться в нескольких очень молодых литераторствующих мужчин. Осторожно, конечно, — молодым мужчинам это гораздо меньше льстит, как бы высоко сама дама ни ценила свои чувства.

Лиля Брик легко и радостно могла хвалиться перед светскими знакомыми в Москве победами. Иосифу Бродскому в Норенской вряд ли без неловкости можно было бы показать невесте поношенное четверостишие (а в самоцитировании любовного пафоса действительно есть что-то от непервой свежести):

Такие стихи посылала Ахматова Бродскому в ссылку, и он еще через тридцать лет со своим фирменным брезгливым, непроницаемым видом, но яростно защищался — что не был влюблен, не объяснялся, не обещался, не давал повода… Анатолию Найману, которому она писала многозначительные выспренности, «горчайшие», ревновала, устраивала сцены и пр. — вообще ничего не оставалось делать, как настойчиво отмалчиваться. Самый непричастный (неприближенный: Бродский слишком талантлив, Найман слишком красив) — Бобышев — пишет:

«Она была красива и в 70 лет». — «Вы это как молодой человек чувствовали»? — «Чувствовал». После ее смерти меня об этом же спрашивала Надежда Яковлевна Мандельштам. Она спросила: вот вы были влюблены в нее? Я сказал: да, я был влюблен в нее. Тогда она «сразила» меня вопросом: а вы желали ее как женщину — ведь именно к этому все и сводится? Я ответил: но это же не единственное проявление любви, взять описание у Сапфо — она говорит о волнении, расширении зрачков, о холодном дрожании пальцев — это все было…

Дмитрий БОБЫШЕВ. Я здесь. Стр. 311

У Бродского не было.

В общем, обычная ахматовская история — нелюбовь, которую она облекает в старомодные гекзаметры легенды.

Обычная Лилина история: награда за неумирающую женскую добродетель — легкомыслие.

Шереметьево. Рейс Токио — Москва — Париж. Пока самолет заправлялся, транзитные пассажиры слонялись по залу. Среди них был Ив Сен-Лоран, который возвращался в Париж после шоу в Японии. Этот король парижской моды, поглазев на толпу в зале ожидания, сказал своему директору Пьеру Берже: «Унылое зрелище! Никогда не видел такого количества толстых женщин в черном. Не на ком глаз остановить. Вот разве что на той элегантной даме в зеленой норковой шубке. Видимо, от Диора?» — «Это Лиля Брик, сестра Триоле. Я ее знаю». Так произошло знакомство. В самолете Сен-Лоран прислал ей и Василию Абгаровичу (мужу) два бокала шампанского и попросил адрес отеля, где они будут жить. С этого и началось. «Каждый день приносили от него свежие цветы, — рассказывала ЛЮ, вернувшись. — Дорогие орхидеи, камелии, однажды внесли в кадке дерево, усыпанное апельсинами. Пришлось открыть вторую половину двери. Он ежедневно звонил, присылал приглашения туда-сюда. Туда — это демонстрация последней его коллекции, на которую съезжается «весь Париж». Сюда — это завтрак у него дома. Как выглядит дом? Это особняк, масса комнат, сплошь антикварные вещи отменного вкуса, огромное полотно Матисса <���…> Почему-то мраморная лошадь в натуральную величину… В общем — шикарно.

В одной комнате целое стадо соломенных баранов, это такие стулья и кресла, очень неудобные, но красивые. Одна зала овальная, с диванами и миллионом подушек. «Вы что, занимаетесь здесь любовью?» — «И любовью тоже», — ответил он, смеясь. Завтракали мы за столом из розового мрамора, а прислуживали лакеи в белых перчатках. От него мы поехали на выставку Маяковского, и, увидев «Окна РОСТА» с буржуями, которым красноармейцы дают под зад ногой, Ив спросил, в чем дело. Я объяснила, что в революцию буржуев выгоняли из таких особняков, как у него, на что он, смеясь, заметил: «Хорошо, что мы все-таки успели позавтракать».

Василий КАТАНЯН. Лил я Брик. Стр. 226

«Вы не поверите, но у меня в Париже был настоящий роман, трудно даже представить!»

Нежное лицо, белокурые волосы, стройная фигура. Он пишет романы и пьесы, их издают и ставят. Он дарит ЛЮ свои книги с нежными надписями, присылает цветы, звонит каждый час и приходит ежедневно. Они беседуют, ездят в Булонский лес, на бульвары, в бутик Сен-Лорана, сидят в кафе и снова долго беседуют… «Они в нас души не чают, и я не понимаю — отчего» — «Может быть, это ореол Маяковского?» — «Да они понятия о нем не имеют. Где он — где они…»

Она вернулась, задаренная с ног до головы и с заверениями любви до гроба. Посыпались длинные письма от Франсуа-Мари, полные шутливого обожания и веселого преклонения, долгие разговоры по телефону, подробные, неторопливые — что читали, что писали, что ели, кого видели, как здоровье и что вообще происходит?

Не в силах выносить разлуку, Франсуа-Мари летит в Москву и вся камарилья с ним.

И вот с неба в Переделкино спускаются ангелы, которые вместо рогов изобилия держат в руках набитые чемоданы с одеждой от Ив Сен-Лорана и корзины со снедью от Фашона, самого дорогого и изысканного гастронома Парижа. Три дня Франсуа-Мари нигде не был, кроме как в Переделкине.