Тамара Катаева - Анти-Ахматова

Николай КЛИМОНТОВИЧ. Далее — везде. Стр. 128

А были ли вязы? Это можно воспринять как намек, если быть уверенным, что она знала, что такое вязы. Климонтович предполагает, что был именно намек, а на самом деле так многозначительно она писала всегда. Намек на возможность намека. Это 1948 год.

О «Поэме без героя».

«Я не звала ее. Я даже не ждала ее в тот холодный и темный день»…

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 53

Записка А.А. — Пунину:

Если у тебя не злое сердце — позвони мне. Тебе бы только все губить. А ты знаешь, как трудно исправлять. Мне темно и страшно.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 136

И темные сучья осыпают ее мраком и меланхолией.

Такие люди часто встречаются — властные, вздорные, требовательные. Это врожденное свойство, как тип темперамента или цвет волос, — но это совсем не свидетельствует о силе личности или там величии души. И часто эта усложняющая жизнь черта дополняется трусоватостью, человек сам пугается своих претензий к окружающим. Если, конечно, ему не потакают. Анне Андреевне Ахматовой потакали во всей ее фанаберии, некоторые подчинялись даже со сладострастием — но сама она была откровенно осторожна, и при малейшей опасности сразу пасовала, сильным уступала с предупредительностью.

Самая гроза таких «королев», лакмусовая бумажка — прислуга, горничные, официанты.

Ну а знакомые, которые поделикатнее, — это для наших молодцов хоть отдушина.

АА рассказывала Данько, как она была на днях у Сологуба (Сологуб живет в Царском Селе). «Федор Кузьмич очень не любит, когда к нему рано приходят. Я знала это, но все-таки пошла рано — из зловредства, конечно! Он, встал, но был еще в халате, пошел переодеваться, просил извинений у меня, что так поздно встает!»

П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 122

Маня приносит суп, которому уже 4 дня. АА недоверчиво смотрит на него. Велит Мане убрать суп, а ей сделать чай и пойти за провизией. «Только недолго ходите, Манечка», — ласково говорит АА. «Манечка» исчезает на 2 часа.

П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 172

Более сильных она не гоняет, не зловредничает с ними.

«Но здесь вы все-таки лечитесь, уход за вами хороший. Хороший или нет, скажите?» — «Хороший… Но там лучше, там Маня была, я за каждым пустяком могла ее крикнуть, а здесь я стесняюсь…»

П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 110

У нее совсем нет барских манер — настоящей барыни, знающей правила.

А вот так она себя ведет, когда чувствует себя в силе.

Обнаружив на кухне свет, она резко сказала пунинской домработнице: «Погасить сейчас же. Это квартира коммунальная, и я не хочу из-за вас сидеть в лагере». Я в первый раз слышала, чтоб она говорила с кем-нибудь в таком резком и раздраженном тоне.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 204

Ирину Пунину Анна Андреевна под конец жизни стала «позиционировать» как свою дочь. Можно было рядиться в какую-то семейственную, светски-условную, осложненную жизненную ситуацию.

Из Ленинграда ее зимой выгоняли, чтобы она не путалась у Ирины Пуниной под ногами, и всю зиму она слонялась по Москве.

Надежда МАНДЕЛЬШТАМ. Вторая книга. Стр. 351–478

Если у Пунина это была хорошо продуманная поза (надо полагать, он прекрасно понимал значение Ахматовой), то у его бывшей жены и дочери-подростка пренебрежение к литературному имени Анны Ахматовой было вполне искренним.

Э. ГЕРШТЕЙН. Тридцатые годы. Стр. 252

Никакого вынужденного кочевья у нее не было. Она уступила — как всегда трусила перед сильнейшими — Пуниным право называться ее семьей, и не смогла себя поставить так, чтобы жить в своей квартире. А квартира была ее, она могла туда взять компаньонку и жить хозяйкой.

Хотя в Ленинграде Союз писателей предоставил квартиру в писательском доме Ахматовой (не Пуниным), они, живя с нею, не считают себя обязанными создавать в этой квартире быт по ЕЕ образу и подобию, соответствующий ЕЕ работе, ЕЕ болезни, ЕЕ нраву, ЕЕ привычкам. Сколько бы они ни усердствовали, выдавая себя всюду за «семью» Ахматовой, — это ложь. Никакая они не семья. Я-то ведь помню Ирину в 38 году, как она обращалась с Анной Андреевной еще в Фонтанном доме.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 27

«Ирочка и Аничка никогда не помнят ничего, что меня касается. Они хотят жить так, будто меня не существует на свете. И им это удается вир-ту-о-зно!»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 277

Пуниным позволялась холодность любого градуса.

На Лидии Корнеевне Чуковской можно было показывать величие.

Второй раз я помню ее такой же статуей возмущения, когда мы вместе шли под вечер в гости к Пешковым в Ташкенте. Тьма наступила, как всегда там, мгновенно, и, разумеется, никаких фонарей. Анна Андреевна уже бывала у Пешковых, я — никогда. Но она стоит неподвижно, а я бегаю в разные стороны, тычусь в чужие ворота, из одного переулка в другой, тщетно пытаясь найти табличку. Анна Андреевна не только не помогает мне, но гневным молчанием всячески подчеркивает мою виноватость: я неквалифицированно сопровождаю Анну Ахматову в гости.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 502

Анна Андреевна хотела, чтобы новые вещи были непременно сверены с корректурой <���…>, которую держал Михаил Леонидович. Я позвонила в издательство нашей милой Тане, но она сказала, что корректура уже ушла в типографию и ничего поделать нельзя. Анна Андреевна сердилась и заставляла меня звонить несколько раз: «Скажите ей, что дефективная старуха ничего не понимает и требует». Но я-то понимаю, и мне было неловко перед Таничкой, которая и без моих звонков все готова была сделать для Анны Андреевны <���…>. Мы работали запоем, почти не отрываясь с четырех часов дня до часу ночи. Когда мы кончили, я позвонила Анне Андреевне — она просила, чтоб я принесла верстку не утром, а сейчас же. Я принесла.

Вчера вечером (то есть почитав, выспавшись и отдохнув)она пришла ко мне с портфелем. Вялая, раздражительная — по-видимому, суета вокруг книги утомляет ее.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 106

На днях Анна Андреевна позвонила мне и, узнав, что в субботу я собираюсь вечером к Маршаку, попросила заехать за ней к семи часам, захватив ее к Самуилу Яковлевичу, а потом, в десять, доставить в гости — к Вил.? Вит.? — я не разобрала фамилию <���…>.

Я еле-еле выкричала, вымолила машину к девяти. В начале десятого я приехала на Ордынку и застала Анну Андреевну молчаливо негодующей. Я была виновата в ливне, в опаздывании, она встретила меня, как провинившуюся школьницу. <���…> Села в машину сердитая, сказала шоферу адрес и отвернулась к окну. Со мной ни слова. Льет дождь, подрагивают щетки на стекле перед шофером, он медленно ведет машину сквозь завесу ливня, еле-еле разбирая тусклые номера домов. Я никогда не была здесь <���…>, Анна Андреевна бывала, но молчит, отвернувшись. Наконец, шофер, несколько раз выбегая под дождь, нашел номер и въехал во двор: во дворе — разливанное море <���…>. Теперь надо найти подъезд и квартиру. Анна Андреевна молчит, хотя, быть может, знает. Мы с шофером бегаем по колено в воде, ищем подъезд. <���…> Наконец, и подъезд найден.