Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка

Вообще географической грамотностью еще со времен фонвизинского «Недоросля» мало кто блистал — что из детей, что из взрослых. Даже в географии родного Советского Союза разбирались слабо, а уж о загранице и говорить нечего. Как-то, уже в десятом классе, учительница географии вздумала устроить письменную контрольную работу: нужно было перечислить все пятнадцать союзных республик и все страны, граничащие с СССР. Из почти сорока учеников это сумели сделать двое.

У подавляющей части советских людей Албания ассоциировалась с крепкими и дешевыми сигаретами, а у людей позажиточней — еще и с албанским коньяком «Скандербег». Эпизодически в магазинах появлялись и тут же исчезали албанские кожаные изделия и обувь. Радио еженедельно напоминало о существовании этой страны в «передаче из Народной Республики Албании» — такие передачи регулярно транслировались из всех так называемых стран народной демократии. Ну и, конечно, любому филателисту были знакомы албанские марки с загадочной для непосвященных надписью «Shqiperia».

С первого же своего урока, проходившего в присутствии нашей директрисы и Ильи Григорьевича, симпатичнейший Мехмет Наимович проявил пламенную любовь к русской и советской литературе. Он с выражением и приличествующими возгласами продекламировал наизусть (ну почти наизусть, поскольку все-таки иногда заглядывал в хрестоматию) «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Особая страсть в его исполнении ощущалась в строках о польском паспорте: «Откуда, мол, и что это еще за географические новости?» Закончив декламацию и отдышавшись под наши дружные аплодисменты, Мехмет Наимович стал рассказывать о мотивах национальной гордости в только что прослушанном стихотворении. Упомянув вскользь о советском патриотизме, перешел к древней Албании, которая всегда оставалась независимой и гордой — не то что некоторые братские страны, тоже очень гордые и даже заносчивые, но без достаточных к тому оснований. Это он, конечно, Польшу имел в виду. Директриса, не знавшая о резне в аспирантском общежитии, ничего не поняла, а вот осведомленный о ней Илья Григорьевич заерзал и, чтобы сменить тему, спросил, что, по нашему мнению, имел в виду Маяковский под «двуспальным английским левою».

Тут главный филателист и знаток геральдики нашего класса — то есть я — поднял руку и все объяснил и про льва, и про единорога, и даже про еще одного маленького льва на верхушке британского герба. Не уверен, много ли поняли из моего рассказа одноклассники и Мехмет Наимович, но Илья Григорьевич слушал с неподдельным интересом. А тут и урок окончился, Мехмет Наимович под руку с директрисой пошли в ее кабинет, мальчики побежали в прогулочный коридор кидаться портфелями, а девочки сбились в классе в кучку и принялись обсуждать, на кого из них мужественный красавец чаще поглядывал.

На следующем своем уроке практикант уже не отвлекался на советский и албанский патриотизм, а проходил с нами что следовало по программе: некрасовскую поэму «Кому на Руси жить хорошо» с ее сакраментальным вопросом «Кому живется весело, вольготно на Руси?». У папиных сослуживцев в Воздвиженке на него имелся четкий ответ: «Начальнику химической, начальнику физической, да зам. по строевой» — должности начальника химической службы, начальника физической подготовки и заместителя командира по строевой части считались в авиационных частях бездельными синекурами и часто замещались офицерами, списанными с летной работы, но еще не достигшими пенсионного возраста. Я поделился этой мудростью с соседом по парте Сашей Спиридоновым, тоже бывшим офицерским сынком, и наше хихиканье привлекло внимание учителя. Он вообще все наши смешки и ухмылки относил за счет своего акцента и ошибок в русском языке и тут тоже покраснел, насупил густые брови и потребовал объяснить, что такого смешного мы нашли в его словах. Пришлось мне встать и объяснить. Незнакомый с советским военным фольклором Мехмет Наимович ничего не понял, кроме того, что дети смеются не над ним, и продолжил объяснять, кто такие временнообязанные крестьяне. Если разобраться, почему я всю жизнь терпеть не могу Некрасова, можно отыскать несколько причин, но занудные и путаные рассуждения Мехмета Наимовича явно будут не последней из них.

Ближе к концу четверти уже вполне освоившийся в классе Мехмет — как мы его между собой называли — по какому-то поводу показывал на уроке картину Репина «Бурлаки на Волге» и в качестве звуковой иллюстрации спел одну фразу из песни «Эй, дубинушка, ухнем». Оказалось, чуть ли не шаляпинский бас! Девочки хором попросили спеть что-нибудь еще, и смущающийся Мехмет исполнил песню албанских партизан. А как раз в это время наш актив вместе с классной руководительницей мучительно соображали, что бы такое подготовить к школьному смотру художественной самодеятельности, чтоб члены жюри ахнули и дали нам первый приз. Решение напрашивалось само собой: разучить песню албанских партизан и исполнить на языке оригинала с настоящим партизаном Мехметом Наимовичем в роли солиста! Партизан не только согласился, но и, к полнейшему нашему восторгу, пообещал выступить в партизанской форме, которую уже показывал нам на фотографии: туда входили пилотка с кисточкой, френч и ремень с огромной кобурой. Кобуру он, правда, в Ленинград не захватил, но Саша Спиридонов пообещал принести отцовскую, оставшуюся от трофейного маузера.

И мы стали каждый день оставаться после уроков и разучивать песню «Шкипония партизане». Я в хоре не пел по причине того, что мне медведь на ухо наступил, но участвовал во всех репетициях благодаря обнаружившимся способностям к албанскому языку. Быстро выучив слова, я подсказывал их путавшимся хористам, а через пару недель мы начали обмениваться с Мехметом короткими репликами по-албански. И я всерьез задумался, не выучить ли мне албанский вместо запланированного французского. Мехмет предложил со мной заниматься отдельно от остальных, но мне это показалось неудобным, и я решил продолжить самостоятельно, а для этого раздобыть какой-нибудь учебник или самоучитель. Увы — не нашлось такого в Ленинграде, и ни одного кружка албанского языка тоже не было. Мои расспросы по этому поводу натыкались на удивленные взгляды — надо же, какой странный мальчик. Это сегодня слова «Учи албанский!» никого не удивляют, а тогда время было попроще, побесхитростней…

Настал день смотра, и наш классный хор, в центре которого высился усатый албанец в пилотке с кисточкой и с набитой газетами кобурой на поясе, произвел фурор своей «Шкипония партизане». Я тоже стоял вместе со всеми и в такт открывал рот. Нас единогласно признали достойными представлять школу на районном конкурсе, где призовое место тоже можно было считать обеспеченным. Так оно и случилось бы — да, на беду, как раз в самый неподходящий для нас момент отношения СССР с Албанией испортились, и всех албанских студентов и аспирантов отозвали на родину — включая и нашего незаменимого солиста Мехмета Наимовича. А без него все как-то сразу позабывали албанские слова, да и эффект выступления был бы уже совсем не тот. Так что на районный конкурс мы даже не пошли, чтобы не позориться. И я тоже оставил мысль об изучении албанского языка. А më kuptoni? [1] Понимаете? (алб.)