Игорь Масленников - Бейкер-стрит на Петроградской

5. После этого тура — отбор на типаж и фотографирование. «Сильные» дети фотографировались в трех состояниях: спокойном (фас, профиль), смех, активный крик. Я с ними играл, кто громче: «1… 2… 3… 4…» В этом упражнении четко определялись моторные, «заводные» возможности ребенка.

6. Четвертый тур состоял из двух упражнений:

а) Органическая пауза, завершающаяся словом (по желанию). Этюд состоял в ожидании звонка из «Ленфильма» — приняли, не приняли…

б) Парный этюд «Разбуди приятеля» (со сменой ролями). Этюд шумный, с обилием слов, с придуманной в процессе подготовки историей.

Прошедшие этот тур ребята тоже фотографировались.

В результате мы имели 64 комплекта фотографий, которые я рассортировал по ролям, по типажности и по возможностям детей.

7. После чтения сценария всем было предложено написать на бумажках, кто кого хочет играть. Мы вели честную игру с ребятами — каждый раз предупреждали, что главных ролей мало, что все решит конкурс, что остальные, возможно, будут сниматься в эпизодах или просто сидеть за партами — нам ведь надо было набрать полный шестой класс, с которым потом занимались педагоги, приглашенные картиной.

Ребята, на которых я «положил глаз», пожелали играть те роли, в которых я их и представлял. Распределились довольно ровно: 11 красавцев Фонаревых, 10 застенчивых Ряш, 7 забитых художников Тютькиных, 11 умников Телескопов, 4 балбеса Коли, 2 красотки Машеньки, 8 главных героинь Машек, 1 карьеристка и завистница Кипушкина.

8. Наконец нами были вызваны три группы детей: тип «Ряши-Тютькина», все девочки и тип «Фонарев-Коля-Телескоп». Этим ребятам было предложено дома придумать два рассказа без записи — веселый и грустный. Все грустные рассказы почему-то всегда были связаны с судьбами собак.

Явились застенчивые Ряши-Тютькины. Рост их был примерно одинаков — типичные шестиклассники-коротышки рядом с вытянувшимися девочками. Они рассказывали свои истории, кто заученно, кто в угол, кто глядя прямо в глаза и абсолютно естественно. Я их расспрашивал о сценарии, об учебе, родителях, лете и тому подобном. В основном это были троечники, из простых семей, у некоторых отцы живут отдельно. Это не был конкурс, это было близкое знакомство и окончательное распределение ролей. Теперь им предстояли репетиции и конкурс на пробах.

Начались репетиции. В связи с приближением кинопроб первыми вызывались робкие Ряши и объекты их воздыханий — Машки. Схема репетиций у тех и других следующая.

1. Сначала они рассказывают друг другу те самые истории, которые рассказывали мне (проверка внимания, умение слушать, реактивность).

2. Выбор фотографий. Ряшам были предложены фотографии всех Машек. Машки смотрели Ряш и Фонаревых.

3. Этюд перед предстоящим отрывком. Поскольку Ряши готовились к кинопробам со сценой разговора с классной руководительницей Адочкой, где главное — это преодолении стеснения, то и этюд им был дан на стеснение: раздеться, снять пиджак в присутствии товарищей, зная, что рубашка на спине грязная и рваная.

Машки должны были готовиться к сцене разговора с мамой у телефона. Поэтому нами был предложен этюд на преодоление страха — взять дохлую мышь. Не получилось. Играли несерьезно, а во-вторых, играли не страх, а отвращение.

Другой этюд — позвонить на «Ленфильм» и узнать окончательный результат кинопроб. Девочки стали серьезны, собрались, и кое-что получилось. У одной из них даже был момент, когда все затаили дыхание. Говоря с ними на их языке, я все время просил сделать так, как в жизни: стараться нас правдоподобно обмануть. Искусство начнется в тот момент, когда тот, кто обманывает, сам начнет верить в свою ложь.

4. Наконец, ребята читали свои отрывки: Ряши — с учительницей, Машки — с мамой. Тексты сцен были им даны домой.

Вот отрывок из моего дневника:

«…Уже отснята половина проб. Позади очень напряженная неделя. Посмотрели материал, решили остановиться и поразмыслить. Поразительно — дети переигрывают актеров. Я и раньше это подозревал, а сейчас убедился, что дети не только естественнее от природы, чем взрослые, но и понятливее, послушнее, чем актеры. С ними можно говорить на взрослом языке. Или если уж не дано, то это сразу видно.

Две Машки — Мальцева и Данилова — поразили меня профессиональным умением делать поправки в игре, не нарушая общего рисунка и не боясь повторений. Они не уставали от репетиций и тренажа, не теряли при этом свежести исполнения. Данилову я снимал уже в одиннадцатом часу вечера. Девочка была серьезная, соглашалась с советами, только если была согласна по сути. Точно все воспроизводила. И это после того, как она проболталась полдня по коридорам студии…»

Теперь стали приходить родители — их вызывал директор картины для предварительных разговоров о предстоящем лете. Все родители были уже «укатаны» своими отпрысками. Все на всё были согласны. Впереди ужасное время слез и разочарований, когда определятся главные исполнители. Уже одна девочка — Таня Воронова — плакала у меня на груди. Мы ее пробовали на главную героиню Машку Гаврикову, и вдруг я ее еще раз пригласил попробоваться на красотку Машеньку. Ребенок все понял. Были слезы. Я ее отпустил. Но назавтра она покорно пришла пробоваться на Машеньку…

Дома, по словам родителей, дети были шелковые. Приходя из школы, все спрашивали про почту и телефонные звонки.

Еще одна дневниковая запись:

«…Показал пробы худруку объединения И. Е. Хейфицу и главному редактору Фрижетте Гукасян. Успокоились. Думаю представить на худсовет детей без выбора — тех, которых сам хочу. А уж взрослых пусть сами выбирают. В конце ролика под музыку дам монтаж из коротких портретов „граждан 6«Б»“.

Выбор детей! Вступаю в конфликты с Перовым и Гальбой. Острые споры из-за того или другого… Как по-разному люди видят детей! Одни выбирают стандартные „киношные“ рожи, другие — своей „породы“.

Интересное наблюдение: если ребенок уже обладает даром лицедейства, то он не нуждается в „провокациях", киноподсмотре, наоборот, это ему даже мешает.

Наташа Данилова на кинопробах должна была начинать сцену со смеха, с крика „С первым апреля!" и только потом уже начинать действовать. Мне казалось трудным для ребенка начинать сцену от нуля со смеха и крика. Я решил ей помочь. Сел у камеры и стал смешить, добиваясь натурального смеха. Ничего не вышло.

— Я не могу смеяться, — говорит она. — Мне же нужно играть…

И когда я оставил ее в покое, каждый дубль прекрасно начинала со смеха…»

Худсоветы в те годы казались нам нервотрепкой, не имеющей ни малейшего смысла и пользы для дела. Даже если оставить в покое цензурные и карательные ситуации, каковых было немало в студийной практике. Но и «мирные» обсуждения часто бывали обидны и травматичны. Ты не спал ночами, ты жил этой работой, и вот ты выносишь ее на суд коллег. Приходят люди, смотрят твой фильм вполглаза, потом умничают пару часов и красуются друг перед другом. И ведь, будучи златоустами, вполне могут заморочить твою буйну голову. А ты сидишь и, как дурак, ждешь от этих авторитетных мастеров откровений и добрых советов.