Юрий Галенович - Великий Мао. «Гений и злодейство»

Чэнь Бода учился в нашей стране, но он никогда в своей жизни не видел балетного спектакля до этого вечера.

Его сразу же поразило, что балерины бегают по сцене на пуантах. Он писал в своих воспоминаниях, что одно это сразу же насторожило его, ибо он понял это таким образом, что в Советском Союзе хотят тем самым просто показать, что в Китае существует варварский обычай бинтовать девочкам ножки, оставляя их уродливыми и маленькими.

Далее Чэнь Бода начал тут же, в ложе, изводить своими вопросами сопровождавшего его Н.Т. Федоренко. Чэнь Бода представлялось, что в этом балете его авторы хотели бы представить дело таким образом, что революцией в Китае руководили члены команды советского торгового судна, пришедшего в китайский портовый город, что именно им китайская революция обязана и своим развитием, и своей победой. [344]

Н.Т. Федоренко также вспоминал, что Чэнь Бода в ходе представления стал задавать множество вопросов, да все с подковырками. Он утверждал, что таких китайцев, которые показаны на сцене, в действительности не существует. Чэнь Бода говорил, что, очевидно, в СССР именно такими уродливыми хотели бы представлять себе китайцев.

Чэнь Бода хотел уйти из театра, не дожидаясь конца спектакля. Его с трудом удалось удержать от этого шага.

После окончания балета Чэнь Бода был вынужден встретиться с руководителями театра, с автором музыки и с артистами. Вместо слов восхищения и благодарности он, однако, заявил, что от просмотра у него осталось тягостное впечатление. Дело в том, разъяснил Чэнь Бода, что в Китае под красным маком обычно разумеют опиум, а опиум – злейший враг китайского народа, опиумом отравлены поколения людей в Китае. [345]

К слову сказать, у Чэнь Бода, хотя он, как уже упоминалось, и учился в Москве, и владел в известной степени русским языком, и, как предполагалось, был знаком с жизнью в нашей стране, с ее культурой в частности, на деле были несколько странные представления о, казалось бы, очевидных вещах.

Например, сопровождая Мао Цзэдуна во время его пребывания в Москве, Чэнь Бода смотрел в присутствии Н.Т. Федоренко по телевизору балет «Лебединое озеро».

«– Как вам понравился балет? – спросил я [писал Н.Т. Федоренко] Чэнь Бода.

– Очень забавно, но скажите, почему все женщины голые? – в свою очередь спросил он меня, имея в виду, что в китайском традиционном театре актрисы выступают в тщательно задрапированных костюмах. Иными словами, традиции у нас здесь разные. Китайская актриса всегда появляется на сцене в наряде, который скрывает ее фигуру и формы.

Не менее примечательный случай имел место и во время трансляции по телевидению оперы с участием нашего знаменитого баса.

– Как вам его исполнение? – поинтересовался я у Чэнь Бода.

– Скажите, а почему он ревет, как бугай? – в свою очередь спросил меня профессор.

– Это наш знаменитый бас, он поет не чужим, а своим могучим голосом. Нам, русским, его пение очень по душе. Примерно так же, как вам нравится пекинская опера, где поют не своими голосами, как нам представляется, а так сказать, козлетоном… – дерзнул я парировать Чэнь Бода.

– Ах так? Неужели? – воскликнул мой просвещенный собеседник». [346]

Но вернемся к балету «Красный мак». Чэнь Бода и Ши Чжэ доложили обо всем увиденном Мао Цзэдуну, который полностью разделял их мнение о вредоносности идей этого спектакля.

Советская сторона тем не менее и в дальнейшем настойчиво предлагала Мао Цзэдуну посетить этот балетный спектакль в Большом театре. Мао Цзэдун не пожелал этого сделать.

В свое время в этой связи в Москве было довольно много разговоров.

Можно лишь отметить, что взаимное непонимание, в том числе и по вопросам, связанным с этим спектаклем, не исчезло. Балет «Красный мак» еще несколько лет сохранялся в репертуаре Большого театра. Его, правда, после посещения спектакля Чэнь Бода переименовали в балет «Красный цветок». [347]

В целом очевидно, что действительно у Сталина и Мао Цзэдуна было разное понимание многих вопросов; причем они упорно оставались при своем мнении, хотя в иных случаях шли на компромиссы.

Применительно к обстоятельствам, связанным с балетом «Красный мак», с точки зрения Сталина, речь шла о том, как подавать внутри СССР революционные события в Китае. Его устраивала версия, на основе которой и был сделан балет «Красный мак». Сталин, очевидно, считал, что балет играл исключительно позитивную роль в нашей стране, ибо только укреплял сочувствие к борьбе китайцев, укреплял мысль о нашем совместном с ними деле.

Мао Цзэдун не желал соглашаться с тем, чтобы в произведениях искусства в СССР китайцев изображали следующими за их советскими товарищами. Сталин же, как это вполне понятно, хотел, чтобы он и его силы играли главную роль везде, в том числе и в Китае; во всяком случае, чтобы именно такое представление воспитывалось у людей в СССР.

Столкновение мнений по этому вопросу было неизбежным следствием расхождений между Сталиным и Мао Цзэдуном по существу взаимоотношений наших двух стран.

Сталин и Мао Цзэдун достигли в начале 1950 года согласия по ряду вопросов. Интересы обеих наций заставили их пойти на заключение договора и нескольких соглашений.

При этом в тех случаях, когда речь шла о совершенно конкретных материальных интересах сторон, приходить к согласию или даже к компромиссу оказывалось далеко не просто. Очевидно, конкретные исполнители действовали, руководствуясь общими принципиальными указаниями Сталина и Мао Цзэдуна, каждый из которых с недоверием относился к партнеру и ревностно отстаивал интересы своей нации, государства, партии.

Одним из таких конкретных, но весьма важных вопросов был вопрос о соотношении валют. У Сюцюань в этой связи писал: «На этот раз как только приступили к практическим вопросам, имеющим отношение к интересам обоих государств, переговоры сразу же стали не такими успешными и гармоничными. По целому ряду вопросов стали возникать разногласия и споры, и среди них наиболее важным оказался вопрос о валютах двух государств, а именно – как правильно определить соотношение между «жэньминь би» («народной банкнотой» КНР. – Ю.Г. ) и советским рублем… Советские деятели стремились, опираясь на свою силу, оказать на нас давление, курс своего рубля они определяли очень высоко, а курс нашего «жэньминь би» сравнительно низко. Мы по этому поводу представили свои соображения, не совпадающие с их мнением, но они упорно придерживались своей позиции, что вызвало споры между сторонами; и все те из нас, кто принимал участие в переговорах, отнюдь не испытывали радости. Однако, принимая во внимание обстановку того времени, действительно вести дело к ссоре представлялось не очень выгодным. В конце концов, после того как мы обратились к внутригосударственным инстанциям за указаниями и получили их согласие, нам ничего не оставалось делать, как идти на уступки и компромиссы, и фактически соотношение валют двух государств было определено в условиях относительного неравноправия. В ходе этих споров мы в полной мере ощутили великодержавный шовинизм и национальный эгоизм, существующие в Советском Союзе, когда во имя интересов собственной страны они навязывают свою волю другим и не считаются с интересами других стран, пусть даже это будет братское государство, с которым они поддерживают отношения сердечной дружбы. Советский Союз впоследствии превратился в агрессивную, экспансионистскую сверхдержаву и на международной арене стал проводить гегемонизм, причем это не было случайным, поскольку первые признаки этого существовали еще в период Сталина. В начале 50-х годов, хотя в ходе усиленной пропаганды на все лады проповедовалась великая и нерушимая дружба между двумя странами – Китаем и Советским Союзом, в действительности уже возникли некоторые неприятные явления, которые закладывали семена разрыва отношений между двумя государствами». [348]