Дневник библиотекаря Хильдегарт

— На броне?

— На броне или на вэха? Вы вообще по сетке проходили?

— По сетке? Никогда в жизни я не ходил по сетке. Ни по сетке, ни по канату.

— Вы что у нас, с красной полосой, что ли?

— Я? Нет. Хотите убедиться в том, что у меня нет никаких полос? Ни красных, ни чёрных, ни белых. Я вам не зебра.

— При чём тут зебра? Может быть, вы с синей полоской? Наверное, вы А Зе?

— Говорю вам, нет у меня никаких полосок! И вовсе я не А Зе. Я Степанов Виктор Сергеевич.

— Это не имеет значения.

— Для кого как, знаете ли. Я могу, в конце концов, сам пройти к полкам, чтобы поискать свои книги?

— Ни в коем случае.

— Что – никак нельзя?

— Только в том случае, если вы Пе Зе. Но вы не Пе Зе. Так что стойте на месте. Я полагаю, вас вообще нет по топу.

— Как это – меня нет?

— Нет по топу. Списали, значит.

— Куда списали.

— Сбросили.

— О, Боже! Куда сбросили?

— В РОФ.

— Какой-то кошмар, честное слово. Но вы же видите, что я не во рву. Я здесь, перед вами. Сбросили в ров… Фашисты какие-то, ей-богу.

— Фашисты тут ни при чём. Фашистов мы вообще только на днях с третьего этажа вывели.

— С какого третьего этажа?

— Из спецхрана в О Эф.

— Ой, мамочка… Ну, хорошо. Фашистов вы вывели. Тараканов тоже. А я-то, я-то тут при чём?

— И вы тоже ни при чём. Я имею в виду ваш заказ.

— То есть, я должен искать его во рву? А конкретно – в каком?

— Нет. Вы вообще не должны его искать. Вам никто и не позволит его искать.

— Это невозможно. Ещё минута, и я сойду с ума. Пустите меня к полке или я тут же, на ваших глазах застрелюсь.

— Проходить в читальный зал с оружием запрещено.

— А если я всё-таки застрелюсь?

— За это мы вас исключим. Сроком на один месяц. Нельзя нарушать тишину в читальном зале. А если забрызгаете книги - исключим на год. И заставим оплачивать реставрацию.

— Нет, я всё-таки пройду к полке… Так… Ну, да. Вот моё требование на книгу. Почему его до сих пор не выполнили?

— Там должно быть написано.

— Так написано ОК. О’кей, стало быть? Ну, а книга, книга-то где?

— ОК – это вовсе не «окей». Это другое.

— Боже, Боже… А что?

— Отдел Комплектования. Или Каталогизации. Или Категорических Отказов. Или…

— Короче говоря, книги нет?

— Нет и не будет.

— Никогда?

— Никогда.

— А это что? Вот здесь что написано? Ув. чит. ваш. кн. на тел?

— Это значит, что ваши книги на тележке.

— А где тележка?

— Её только что увезли в хранилище.

— Вместе с м.кн.?

— Д.

— Надолго?

— Навсегда.

— Но почему?

— Как невостребованные.

— Ч! - Прекратите ругаться или покиньте читальный зал. Да! И снимите немедленно футболку. Как вы вообще в ней прошли мимо поста?

— А что такого в моей футболке?

— На ней что-то написано по-английски. С печатными материалами в читальный зал проходить запрещено.

— Боже! Может быть, мне и штаны снять?

— А что у вас на них напечатано?

— Кошмар… Что напечатано? Манифест Коммунистической партии! Вы довольны?

— Ну, это неактуально. Это можно тоже в РОФ. Или давайте я их проштампую на выход.

— Не позволю я себя штамповать!

— Ну, смотрите. Только если вы на выходе запищите – это будут уже ваши проблемы.

Наши янки

Новый директор Американского центра учится произносить своё имя на русский манер.

— Как, как? Пэй-мэй…

— Да нет. Не «Пэмел» и не «Пэймел», а «Памела». С ударением на второй слог. И мягче так, протяжнее: «Паме-ела».

Освоив науку, она подходит к милиционеру, дежурящему у входа в библиотеку, и говорит, сияя старательной и застенчивой улыбкой:

— Здравствуйте. Я Паме-э-эла.

Милиционер приоткрывает глаза.

— Уборщица, что ль? Ну, помыла и помыла. Молодец. Проходи.

Милиционерша по прозвищу Дуся-Агрегат, расправив плечи и закрывая бюстом проход в ворота, пытается не пустить в библиотеку «лицо в верхней одежде». Лицо в верхней одежде улыбается во всю ширину своего и без того широкого американского лица и говорит со снисходительной проникновенностью:

— У тебя не будет со мной проблем, моя курочка.

Поперхнувшись и нежно зарумянев, Дуся отступает назад и пропускает его. А потом долго провожает взглядом и восхищённо цедит:

— Гад. Ну, пусть только спустится!

Спустился он, когда она уже сменилась. Кто научил его этой великолепной идиотской фразе из плохо дублированного боевика, остаётся загадкой. Тем более что, как выяснилось впоследствии, он больше почти ничего по-русски не знал.

Витюша

Он ходил к нам до последнего дня своей жизни. А умер он в девяносто шесть лет.

Когда он ещё только поднимался по лестнице в читальный зал, мы уже знали, что это он. Его пыхтение и вздохи гулко разносились по всей библиотеке и отдавались тяжеловатым старческим эхом в углах вестибюлей. У него было больное сердце. Но он приходил каждый день. Осторожно поднимал гору обтрёпанных по краям талмудов, среди которых был и настоящий Талмуд, и, спотыкаясь и прижимая их к животу, нёс по залу так бережно и напряжённо, словно боялся расплескать по дороге их содержимое. В ответ на наши попытки помочь ему он только усмехался и перехватывал свою ношу покрепче. Затем садился у окна, надевал вторую пару очков и принимался водить носом и подбородком по строчкам. Подобно всем библейским мудрецам, он был простодушен, вспыльчив и снисходителен. Он ругался с нами, яростно тряся над кафедрой сединой и губами, а через минуту отходил, сконфуженно улыбался и просил прощенья у всех, включая кафедру, по которой он за минуту до этого пытался стучать кулаком.

Настоящее его имя было Семён Маркович. Но мы все как одна за глаза звали его Витюшей. Хотя на самом деле Витюшей звали его ближайшего друга и, по всей видимости, ровесника. Ежедневно Семён Маркович звонил ему по нашему телефону-автомату и гулко кричал в трубку:

— Витюша! Витюша! Ты меня слышишь? Нет? Я тебя тоже нет. Давай поговорим немножко. Как ты там?!

Разумеется, в библиотеке нельзя громко кричать. Но Семёну Марковичу это волей-неволей прощалось. И все, затаив дыхание, слушали, как он диктует Витюше какой-нибудь телефонный номер: - Так… Сперва два! Два, я сказал! Нет, я один раз сказал: два! Один раз два! Потом – ноль! Ноль! Пустота! Ничего! Вакуум! Ноль, я тебе говорю – ноль, дырка в бублике! Да! Потом пять! Да не опять ноль, а пять! Пятёрка! Записал? Умница. Только – слышишь? – ты туда не звони! Не звони ни в коем случае! Там давно никто не живёт! И этот номер вообще изменился!

Он часто терял запасные очки и баночки из-под салатов. Когда мы находили и возвращали ему, он трогательно благодарил, объясняя при этом:

— Вы понимаете, отчего я так волновался? Жена. Всё дело в жене. Она бы меня со свету сжила за эту несчастную банку. Она у меня фармацевт, и потому человек точный и мелочный. И ещё – знаете что? Она ведь старше меня! Да, да. И потому считает меня мальчишкой, которого всё время надо воспитывать. Может, где-то она и права, конечно. Я её побаиваюсь.