Дневник библиотекаря Хильдегарт

Камни и кресты.

У половины коренных жителей Уэльса фамилия Оуэн, а у другой половины – Гриффит. И всех мужчин без исключения зовут Дэвидами.

Красные драконы. Нет, не так. Очень много мелких красных драконов. Нет, не так. Много очень мелких и очень красных драконов. Они буквально повсюду. Летом от них просто нет спасенья. Но морить или как-то изничтожать их ни в коем случае нельзя, поскольку это национальный символ.

Валлийские пони.

Собачьи бега.

Как только валлийцы увидят поблизости англичанина, они тотчас поворачиваются к нему спиной и начинают говорить на своём языке, на котором никто, кроме валлийцев, говорить не может, потому что все слова там состоят из одних согласных и начинаются с четырёх букв “L”. Ну, по меньшей мере, с двух. Но валлийцы ухитряются говорить на нём так, что он кажется посторонним людям весьма изысканным и благозвучным – до такой степени, что толкинисты всего мира втихаря пытаются его выучить, полагая, что он произошёл от эльфийского. Или наоборот. Впрочем, неважно.

Вообще эльфов в Уэльсе пруд-пруди, но фактически все они умалились, утратили былое достоинство, много пьют и пакостят по мелочам. Но на Рождество они все трезвые, принаряженные, и служат свою эльфийскую мессу в заброшенных угольных шахтах.

Опять камни. Много камней.

Козы. Козлы. Ослики.

А ещё я из достоверного источника узнала, что если парень хочет посвататься к девушке, то дарит ей не кольцо, а деревянную ложку собственного изготовления. Нет, кольцо тоже дарит. Но потом, если она согласится. А сначала – ложку. Если девушка не берёт ложку или берёт и стукает ею парню по темечку – тут всё ясно: не согласна. А если берёт, то это вовсе не значит, что она согласна. У некоторых девушек на кухне целая коллекция таких ложек. Чем больше ложек, тем девушка больше ценится как невеста.

Очень много камней, тумана и сырости.

Все валлийцы – маленькие, черноволосые, храбрые и сентиментальные

Четыре ветви Мабинноги. Точно четыре? Да, кажется, так.

В какой-то праздник валлийцы носят на шляпах лук-порей в честь какой-то эпохальной битвы, состоявшейся на огороде

Все валлийцы жутко умные. В Англии они все работают врачами или писателями.

Кимвры. Никто не смог мне объяснить, кто это. Или что это.

Каждый пятый англичанин гордится тем, что он наполовину валлиец. Зато если валлиец хочет побольнее обидеть другого валлийца, то говорит ему: «твой отец – англичанин».

На суровых утёсах бродит старая коза. Да, коза с серой губой. Лысая с серым хвостом… Или красная. Не суть.

А в лугах пасутся синие кони и бегают красные зайцы. Или нет. Пасутся синие зайцы и бегают красные кони. Нет. Не помню. Неважно.

И там прекрасны долины и журчание рек. Лучше не сыщешь вовек.

И ещё там божественные бараньи отбивные. И какие-то сложные фруктовые пироги с глубоко засекреченным рецептом.

И очень много камней.

Если у кого-то есть ещё какие-то произвольные ассоциации, связанные с Уэльсом, то милости прошу. Одна ассоциация, безусловно, запрещена. Это – ПРИНЦ УЭЛЬСКИЙ. Кто её приведёт, на того я обижусь. Или, может быть, не обижусь, но всё равно расстроюсь.

Девушка с лихорадочно сияющими глазами ворвалась в зал и резко остановилась, всхрапывая, тряся гривой и диковато озираясь по углам.

— Мне.. это… - выговорила она, отдышавшись.

— Занято! – хором сказали я и десять студентов-лингвистов, сидящих за столом, рассчитанном на четыре посадочных места

— Что – все экземпляры? – горестно прохрипела девушка.

— Все! – хором сказала я и десять студентов-лингвистов.

— А что же мне?..

— Второй этаж, алфавитный каталог, - посоветовала я, укоризненно глядя на злорадно фыркающих студентов-лингвистов.

— Там стреляются? – спросила девушка.

— Нет. Там заказывают книги из хранилища. Один экземпляр в хранилище ещё есть. Торопись, а то и его не будет.

Девушка стремительно, со свистом, развернулась и галопом поскакала вниз по лестнице. За окном синели сумерки и скандалили засевшие в пробке машины. Лысый студент-историк, приткнувшийся сбоку от студентов-лингвистов, вдохновенно чесал ручкой бритую макушку и время от времени порывался делать пометки в учебнике Кареева. Но наталкивался на мой яростный взгляд, делал независимое лицо и начинал напевать себе под нос:

Франки, готы, саксы и тевтоны,

А где ваши жё-о!-о!-ны?

Наши жёны – конские попоны – эх! – Вот кто на-аши жёны…

Десять студентов-лингвистов, обрадовавшись поводу не работать, начали постепенно прислушиваться к его мурлыканью и хихикать.

— А помнишь, помнишь? – как это?.. Фердинанд де Соссюр был большой бедокур…

— Че-го-о?

— Ничего. Не помню, как там дальше. Ты не помнишь?

— Да почём я знаю? Ерунду всякую запоминать… Это может кто хочешь сочинить, прямо с ходу.

— Ну, ну. Попробуй.

— Пожалуйста. А Роман Якобсон был большой фармазон…

— Да-а? – (Вкрадчиво) – А Эмиль Бенвенист?

— А Эмиль Бенвенист был… э-э-э… крутой фонетист!

— А он не был фонетистом.

— Ну, тогда – крутой грамматист.

— И грамматист был не так чтобы крутой…

— Тогда…хи-хи…

— Стоп! – вмешалась я. – Так вы чёрт знает до чего дойдёте! Немедленно прекратите касаться всуе великих имён, иначе я вас выставлю. Кто вам, вообще, сказал, что можно вслух импровизировать в читальном зале?

— Она не выставит, - шепчет подружке кудлатый юноша за дальним столом. – Вот тут одна бабушка есть во френче… наверно, в ГПУ ещё работала… так вот она – выставит с кандибобером, за милую душу.

— С кем выставит?

— Не знаю. С кандибобером. Это она так говорит, - я не знаю, что это такое. А эта – не выставит. Я иногда вечером нарочно до самого закрытия сижу, чтобы послушать, как она говорит: мне очень жаль вас огорчать, но зал закрывается… У неё так прикольно это получается.

Сволочи.

В детстве я очень любила летние грозы. Особенно если они случались ночью. Потому что прабабка моя, у которой я проводила летние месяцы, каждый раз в таких случаях поднимала меня с постели, заставляла одеваться, вставать коленками на дощатый пол и класть земные поклоны до тех пор, пока гроза не кончится. Разумеется, я нисколько не верила в действенность этой утомительной процедуры, но сама атмосфера грозовой ночи, с её ровным, клокочущим шумом, сполохами, тенями и громовыми раскатами, казалась мне восхитительно романтичной. Отчётливо помню пляшущие тени веток на чёрных, залитых дождём окнах, раздражённые всхлипывания кота под печкой и картинку со Святым Егорием и Змеем на стене, загоравшуюся ярким, дивным золотом при каждой вспышке молнии.