Дневник библиотекаря Хильдегарт

Я не знала тогда, что правильнее говорить – Святой Георгий. Для меня это был Егорий из старинного прабабушкиного стиха. В этом стихе был добрый, но безвольный царь Агей, который покорно повёл на смерть свою единственную дочь, когда ей выпал жребий быть съеденной морским чудовищем. У меня уже тогда хватало ума связать царя Агея с царём Эгеем из любимого мультфильма – тем самым царём Эгеем, который тоже отправил своего сына на съедение Минотавру; а Святого Егория, разумеется – с Персеем, вызволившим Андромеду. И всё это вместе сливалось для меня в единую, трогательную и захватывающую историю, которую я слушала и слушала, пока не запомнила наизусть. Прабабкин стих был, кстати, и впрямь хорош. Там не было ничего ни про мучения Егория в страшной яме, ни про отступников и «латыньскую веру», как в других вариантах этой баллады. Прабабкина история была проста и бесхитростна. В ней царь и царица обращались к взрослой дочери не иначе как «дитятко» и жалели её смертно, но не могли ничего поделать; сама же «дитя Лисафета» принимала свою судьбу на диво мужественно и благородно.

Ты ж наше милое дитятко,

Дитя милое, бесталанное

Собирайся, ступай, умывайся-ка,

В лучшие-то платья наряжайся-ка,

Подпояшься шёлковым поясом

И ступай с нами в церковь Божию,

— Мы ведь тебя, дитятко, просватали.

Лисафета скоро сдогадалася,

Говорит им в ответ таковы слова:

Ох, ты, батюшка мой родненький,

Ты матушка моя милая

Не в церковь вы меня собираете,

Не к венцу вы меня снаряжаете,

А на казнь да на мучение

Змею лютому на съедение

Царь Агей в ответ закручинился,

Залился слезьми горючими,

Ох ты, дитятко, Лисафетушка,

Не отдам я тебя на мучение,

Да на смертное потребление,

Лучше сам пойду к морю синему,

Буду ждать там змея окаянного.

Хоть сам умру – да тебя спасу

От смерти лютой да безвременной.

Отвечает ему Лисафетушка:

Двум смертям не бывати,

А одной никому не миновати,

Не ходи никуда, милый батюшка,

Оставайся во светлом тереме.

Я сама пойду ко синю-морю,

Встану-то там на крутом бережке,

На крутом бережке, на сыпучем песке,

Попрошу-то Господа о милости,

Как рассудит Господь, так тому и быть,

— Помилует – поклонюсь Ему,

Не помилует – покорюсь Ему.

И когда Егорий спускается с небес, чтобы помочь царевне Лисафете, лютый змей при виде его копья сам падает ниц на сыпучий песок, так что у Егория даже и нужды нет в том, чтобы пускать это копьё в дело. И он приказывает Лисафете повязать змею на шею шёлковый пояс и вести его через город. Не затем, чтобы пугать им «неверных», как в большинстве вариантов баллады – а просто так, чтобы показать всем, что змей укрощён и больше не опасен. И Лисафета повела змея через город, и

Люди кругом удивились,

А отец с матерью прослезились - Знать наше дитя Лисафета Истово Богу молилась!

Помню, что меня очень радовал такой исход дела. Разумеется, укрощённый дракон ещё долго жил в саду у царя Агея, качал на своей длинной шершавой шее его маленьких внуков и спал в зарослях астр и «золотых шаров», свернувшись и укрывшись хвостом. И Лисафета его любила и баловала, но на всякий случай никогда не снимала с его шеи шёлковый пояс…

— Значит, позавчера черти всё-таки понесли меня на этот свой чёртов проспект. Это у них там называется проспектом. А на самом деле это узенькая такая улочка с кучей гаденьких переулков, каждый из которых упирается в абсолютно безнадёжный пустырь с помойками и собачьими бандами. И банды такие, знаешь, конкретные – отморозок на отморозке… Но это ладно. Я не о том. Это фиг с ним, что черти меня туда понесли… но зачем они перед этим внушили мне надеть туфли на вот такенных каблуках? Я их вообще-то не ношу никогда. Я понимаю, что черти поприкалывались всласть, пока глядели, как я на этих каблучищах шкондыбаю через ржавые трубы и мусорные кучи, но всё-таки надо хоть какую-то совесть иметь… Ладно. Не помню, сколько миль я прошла на этих каблуках, пока не нашла этот чёртов магазин цветочный. Нет, магазин, кстати, ничего себе. И продавцы такие милые. Сделали мне два букета из меленьких таких нежных розочек, как я просила. И смотрят на меня так ласково, с таким состраданием, прямо чуть не плачут. Думаю – чего это они? Неужели все тяготы моих странствий по этим пустырям так у меня на лице отразились? Ну, ладно. На следующий день, в День учителя, я потащила эти букеты в Гришкину школу. Один подарила его классной, другой – директрисе. И только дома уже сообразила, что каждый букет – из двадцати розочек. Представляешь – чётное число! Что теперь эти училки обо мне подумают – что я их в горбу видала? Но это же не так! Я просто забыла, что чётное нельзя… Вот в Америке, наоборот, только чётное дарят. А у нас.. Ну, как же я забыла-то? А всё они. Черти. Больше некому. Я это, вообще-то, давно поняла.

****

— А помнишь, как вы с Вовкой, когда ещё не женаты были, а только влюблены друг в друга..

— Ой, не говори! Как вспомню весь этот ужас!..

*****

— А Мэтью у меня спрашивает: куда нужно это самое «блин» вставлять? В начало фразы или в конец? Или куда угодно? Я говорю: никуда лучше не вставлять, это дурной тон, это вульгарно. И вообще на самом деле это не «блин», а другое слово, неприличное. Он так оживился и давай приставать: какое да какое. Я говорю: ну, такое слово, которым обозначают женщин лёгкого поведения. А он весь просиял и говорит: а я знаю это слово! Ну, думаю, давай. Знаток русского языка, блин. А он ещё больше расплылся и с нежным таким акцентом мне выдаёт: «блюдни-и-ица». Вот, думаю, блин, хорошо всё-таки, когда человек русский язык по классической литературе учит.

****

Нет, он, вообще-то, способный к языкам, Мэтью. И схватывает быстро. Помню, в Киеве ему один таксист заломил какую-то цену несусветную… то ли сто долларов, то ли двести. Там пешком-то пройти триста метров, а он – двести баксов. Ну, видит, что американец. А этот американец поправил свою американскую бейсболку и так строго ему говорит: «Ты шо, здурэв?» Таксист только глаза вытаращил. Бесплатно потом довёз. Ой, это мы тогда же, в Киеве, стекло в ресторане высадили, я помню.

— Как это вы так?

— Да вроде и не очень пьяные были. Нет, ну, пьяные, конечно. Чего-то замешкались у входа. Там ещё темно, народу до чёрта, музыка гремит. И я вижу надпись на стеклянной двери: «для выхода нажмите здесь». Или что-то в этом роде. Ну, я нажимаю – не поддаётся. Говорю Мэтью: ну-ка давай, помоги. Он так удивился, но спорить не стал. Ну, мы с ним вместе это стекло и выдавили. Грохот, звон – народ, который танцевал, аж замер, как в детской игре «море волнуется», официанты вылупились на нас, рты пооткрывали… Оказывается, это вовсе и не дверь была, а пожарный выход. Там сверху было написано: «в экстренных случаях», а потом уже «нажмите здесь».