Дневник библиотекаря Хильдегарт

— Мне казалось, это с тобой не в Киеве произошло, а в Сан-Франциско.

— Не. В Сан-Франциско было другое. Только не в Сан-Франциско, а в Вашингтоне. Там я просто сквозь стеклянные двери прошла, навылет. В гостинице. На самолёт опаздывала, как всегда. Бегу, от сумок вся перекосилась на все стороны, язык на плече, глаза навыкате… А я привыкла, что там двери автоматически открываются, ну и пру напролом, не глядя. И с налёту – насквозь, через стекло. И, знаешь, так удачно прошла… только лоб слегка поцарапала, и всё. Я даже сперва не очень поняла, что натворила. А потом смотрю – за мной сотрудники из гостиницы бегут и орут что-то. Ну, я, натурально, - от них. Потому что, во-первых, я на самолёт же опаздывала, а во-вторых, я подумала, что они с меня деньги за стекло содрать хотят. А у меня в кармане – шесть долларов и девять центов. Потому что перед этим я в магазине была. И ещё меня негр ограбил в подворотне. Стольник забрал, а шесть долларов оставил… Конечно, я припустилась от этих ребят со всех ног. Но они меня догнали. Оказалось, они мне первую помощь оказать хотели. Не бывает же такого – чтобы человек через стекло прошёл и цел остался… Я вот думаю – как так получилось? Ангелы мне помогли тогда или черти? Я всё-таки, знаешь, склоняюсь к тому, что черти. У них там тоже, наверное, есть начальство, постарше и посолиднее, которое держит под контролем молодёжь и не разрешает ей зарываться. Чтобы раньше времени человека не угробить. А то молодым – им лишь бы развлекаться. Разве они думают о последствиях?

****

— Ну, что. Почитала я твои «Ирландские саги». Всё то же самое. Кухулин этот… тоже жук такой, я тебе скажу. Бабы из-за него готовы друг дружку в клочья порвать, одна пришла со слугами, другая – с волшебной силой, а он сидит себе на колеснице, развалился, довольный такой… Не ссорьтесь, говорит, девочки, я же вас обеих люблю! Господи! А сам-то кто есть! Маленький, плюгавый, чёрный. Чуть что не по нему – истерика, глаза на лбу, волосы дыбом… У меня, между прочим, всю жизнь только такие мужики и были.

****

— У нас, помню, в классе такой мальчик был… Серёжа Вишневский. Славный такой пацан. В четвёртом классе мне стихи написал. Он, вообще-то, сам Байрона любил, вот под него и старался…

— В четвёртом классе? Байрона?

— Ну, да. А когда ж его ещё читать? Только в четвёртом классе. Ну, вот. Написал, значит, мне стих. Я весь его уж, конечно, не помню, а начало и конец запомнила.

Моя рабыня молодая,

Знай, - наяву или во сне,

Ты будешь, пышно расцветая,

Всё время помнить обо мне.

Пусть эти мысли неустанно

До той поры в тебе живут,

Пока Творец (иль, может, дьявол)

Тебя случайно не возьмут.

Понимаешь – десять лет человеку было, а уже понимал, в чём смысл любви. Это чтобы женщина думала о нём, сокровище таком, с утра до вечера, а он, зараза такая, этим бы упивался, как султан… Очень я на него тогда разозлилась. Не за это, правда – этого я тогда ещё не понимала. И не за «рабыню» даже. А за «пышно расцветая». Я думала, что так он мне намекает, что я толстая. И, мол, буду ещё толстеть и дальше. Вот за это я уже разозлилась конкретно.

— И что сделала?

— Да ничего особенного. Портфелем избила и отпустила. По-моему, он был даже польщён…

По просьбе читателей публикую полный текст прабабкиной версии "Егория и змея" (как смогла вспомнить).

Во земле то было в Арахлинской,

Во царствии то было во Агеевом.

Правил тем царством-то царь Агей

Со своею царицей Агафьею.

А царица-то была уж больно горда

— В церковь Божию не хаживала,

Святым иконам не кланялась,

Сирот да убогих не миловала.

Одна-то у ней была заботушка

Рядиться в жемчуга самоцветные,

Белиться, слышь, да румяниться,

Да красою своей бахвалиться.

Разгневался Господь - Исус Христос,

Посылал Господь змея лютого

Да на царствие на Агеево.

Собирались бояре да советники,

Собиралися на зелёный луг,

Становилися во единый круг,

Они думали думу крепкую,

Да кидали жребий промеж собой

— Кому выпадет доля горькая,

Идти ко змею на съедение.

А и выпал жребий на царский двор,

Да на царскую дочерь единую

На красавицу Лисафетушку.

Царь Агей-то запечалился

Царица-то стала как сама не своя,

Приходили они ко милой дочери,

Говорили ей таковы слова

Ты ж наше милое дитятко,

Дитя милое, бесталанное

Собирайся, ступай, умывайся-ка,

В лучшие-то платья наряжайся-ка,

Подпояшься шелковым поясом

И ступай с нами в церковь Божию,

— Мы ведь тебя, дитятко, просватали.

Лисафета скоро сдогадалася,

Говорит им в ответ таковы слова:

Ох, ты, батюшка мой родненький,

Ты матушка моя милая

Не в церковь вы меня собираете,

Не к венцу вы меня снаряжаете,

А на казнь да на мучение

Змею лютому на съедение

Царь Агей ещё пуще закручинился,

Залился слезьми горючими,

Ох ты, дитятко, Лисафетушка,

Не отдам я тебя на мучение,

Да на смертное потребление,

Лучше сам пойду к морю синему,

Буду ждать там змея окаянного.

Хоть сам умру – да тебя спасу

От смерти лютой да безвременной.

Отвечает ему Лисафетушка:

Двум смертям не бывати,

А одной никому не миновати,

Не ходи никуда, милый батюшка,

Оставайся во светлом тереме.

Я сама пойду ко синю-морю,

Встану-то там на крутом бережке,

На крутом бережке, на сыпучем песке,

Попрошу-то Господа о милости,

Как рассудит Господь, так тому и быть,

— Помилует – поклонюсь Ему,

Не помилует – покорюсь Ему.

Вот пришла царевна ко синю-морю,

Стала глядеть на кипучу волну

Да молиться Спасу Пречистому,

Да Матушке Пречистой Богородице,

Да святым ангелам да архангелам,

Да святым мученикам да угодникам,

Ужо вдруг да из дальней сторонушки

Добрый конь бежит, - вся земля дрожит;

На коне сидит Егорий-Свет.

По колена ноги в чистом серебре,

По локоть руки в красном золоте,

А вкруг головы-то – всё сияние.

Приезжает Егорий ко синю-морю,

Ко синю морю, ко сыру дубу.

Он вяжет коня на шелков повод,

На шелков повод да ко сыру дубу

Да молвит Лисафете таковы слова:

Бог на помочь тебе, Лисафетушка!

Пригляди-ка, ты, душа, за моим конём,

А пуще того гляди за морем:

Как на море волна будет подыматься,

Со дна моря змея лютая появляться,

Ты тогда меня, душа, ото сна буди.

Так сказал ей Свет-Егорий, а сам спать уснул.

Смотрела Лисафета за Егорьевым конём,

А пуще смотрела за волною морской.

Вот вспенилось море синее,

Забурлила волна кипучая,

Вышел змей лютый со морского дна,

Тут-то Лисафета испугалася,

Горючими слезьми обливалася,

И уж так ей стало жалко Свет-Егория,