Дневник библиотекаря Хильдегарт

— Ты слишком суетишься, брат, хочешь поспеть сделать несколько дел сразу. А огородное дело, оно ведь такое, оно суеты не любит. Ты печёшься о многом, в то время как требуется лишь одно: не налегать на черенок всем весом, а сосредоточиться на том, чтобы лопата легко входила в землю, не забирая при этом слишком много, но притом и не мало. Что до мозолей, то они причиняют боль и неудобство лишь поначалу, потом же затвердевают и становятся нечувствительными. Впрочем, для первого раза, если хочешь, возьми вот эти рукавицы.

О морлоках

— Как?! Вы не даёте книги на дом? Совсем?… - воскликнула худенькая девушка в обвисшем вязаном свитере и заплакала. Я никогда не видела, чтобы взрослые люди плакали подобным образом. Слёзы брызнули из её глаз сразу, как из резко отвёрнутого крана, и полились по щекам, собираясь в лужицу на подбородке и стекая с него тоненькой струйкой. Сквозь эти слёзы она лепетала что-то о завтрашнем семинаре, о страшном профессоре и о своей неминуемой гибели от его руки. Это было ужасно.

В сером полумраке хранилища я заталкивала ей под свитер нужную книгу, шёпотом наставляя её, как себя вести, чтобы не попасться с поличным на выходе. Она покорно поворачивалась в моих руках, булькала остатками слёз и бормотала что-то невнятное, но трогательное, время от времени нервно оглядываясь по сторонам. В глубине хранилища полутьма сгущалась до жуткой черноты, и оттуда раздавались неясные лязгающие звуки. Собственно, их издавал железный конвейер, катающийся между этажами и развозящий книги, но она этого не знала. Впрочем, возможно, и к лучшему – она и без того была достаточно напугана. Постороннему человеку лучше вообще не видеть это сооружение. Оно скрипит, хрюкает, трясётся и перевозит в своих кабинах отнюдь не только книги. Я своими глазами видела однажды, как там проехала упаковка сосисок. Ими питаются морлоки, которые живут на разных этажах хранилища.

Оговорюсь сразу. Мы, живущие по эту сторону книгохранилища – тоже, мягко говоря, не элои. Мы – тоже морлоки, но слегка пообтесавшиеся и дрессированные. Мы привыкли к дневному свету, научились говорить, и не просто говорить, а говорить с теми, кто к нам приходит. Понимать их с полуслова. Успокаивать их лживыми обещаниями, что книгу им вот-вот пришлют, осталось ждать совсем недолго. А те, что живут там, внутри этого пропахшего сухой бумагой, формалином и клеем мира, они – настоящие морлоки. Они передвигаются по лестницам и стремянкам на четвереньках и никогда не падают и не оскальзываются. Они превосходно видят в темноте и совершенно теряются при свете дня. Они подводят глаза блестящими тенями, не ведая, что эти тени давно вышли из моды, но иногда увлекаются и размазывают их по всему лицу. Когда я в первый раз встретила в сыром полуподвале, среди штабелей газетных подшивок, странное существо с фосфоресцирующим в темноте лицом, я слегка оробела. Потом привыкла. Здесь можно привыкнуть ко всему. К воплям, доносящимся из подвала: «Неля, вспомни, куда ты отправила Юнга! Вспомни, говорят тебе!» И полузадушенные хрипы в ответ: «Не помню я ничего, отстань ты от меня, ради Бога…» - «Да вот же он, ты на него чайник поставила! Убью, зараза!» К тому, что здешние обитатели не ходят, а либо лазают на четвереньках, либо плавно плывут между стеллажей, как задумчивые айсберги, с кипами книг в руках и отрешёнными, ярко сияющими глазами. Их неторопливость нельзя поколебать ничем. Они не видят читательских слёз и не слышат их бессильных проклятий. Они не знают, что над входом в их пещеры висит картина под названием «Каньон Дохлого Читателя». Это страшная картина по мотивом страшной легенды о том, как некто, прождавший заказанные им книги несколько суток подряд, без пищи и воды, поддерживаемый лишь верой в чудо, в конце концов отчаялся и бросился в этот каньон. А если бы и знали и видели – это бы их не растрогало. У них оранжевые глаза, подведённые блестящими тенями, и ледяные сердца, застывшие в вечном холоде и мраке хранилища. Я их боюсь, люблю и жалею одновременно.

Об одном путешествии аббата Бернарда

Аббат Бернард не любил отлучаться из своего монастыря, зная, что его кротких чад лучше не оставлять без отеческого присмотра. К тому же, он терпеть не мог дорог и никогда не доверял им, куда бы они ни вели. Дороги, в свою очередь, платили ему тем же и каждый раз, когда ему приходила нужда отправляться в странствие, прикладывали все усилия к тому, чтобы это странствие не показалось ему слишком лёгким и скучным.

Однажды, когда аббат Бернард ходил проповедовать в Ойленталь, на обратном пути за ним увязался молодой клирик из обители Святого Иеронима. Клирик этот шёл в Швабию, к графу Альтхаузену, жаловаться на притеснения со стороны некоего рыцаря, повадившегося со своей шайкой грабить их монастырь, вытаптывать поля и отбирать у монахов подаяние, собранное по окрестным селениям. Всё время, пока они шли через горы, он без устали сетовал на этого рыцаря, перечисляя творимые им бесчинства, на что аббат Бернард лишь сочувственно кивал головой и хмурился. Поощряемый его молчаливым участием, клирик всё более увлекался и с горечью и жаром говорил о том, что наглый этот притеснитель довёл их обитель до полного разорения и отчаяния. Улучив минутку, когда клирик поперхнулся своим гневом и закашлялся, аббат Бернард пощупал тонкую дорогую шерсть, из которой был сделан его плащ, затем перевёл взгляд на его узкие, сшитые по последней моде башмаки, и сказал:

— Вижу, дорогой мой брат, вижу, что и впрямь дела ваши плохи. Подумать только - этот злодей не оставил вам даже порядочного куска кожи, чтобы ты мог сшить себе в дорогу башмаки побольше.

Клирик опустил голову, покраснел до слёз и ничего не сказал в ответ. Пройдя некоторое время молча, он внезапно сел на придорожный камень, снял свою щегольскую обувь, кинул её в кусты и пошёл дальше босиком, как аббат Бернард. С этого момента он почти всё время молчал, лишь временами глубоко вздыхал и со свистом втягивал в себя сквозь зубы воздух. Молчал и аббат Бернард, которому теперь никто не мешал предаваться его обычным размышлениям. Так они и шли по каменистой, плотно утоптанной горной тропе, перебираясь через выступающие из земли корни, и комары сонно и бестолково толклись над их головами, а где-то рядом, в ущелье, шумела и бормотала река.

К полудню аббат Бернард и его спутник миновали горы и остановились передохнуть в придорожном трактире, поскольку впереди у них ещё был долгий путь. Клирик не стал обедать и сразу со стоном повалился на скамью, а аббат подсел к столу, за которым какие-то кнехты развлекались игрой в кости, и с немалым увлечением стал за ними наблюдать. Заметив его интерес, старший из игроков засмеялся, погремел игральным стаканчиком и сказал: