Борис Тененбаум - Великий Черчилль

Больше всего его бесили американцы. Он говорил лорду Морану, что однa мысль о том, что можно было бы сделать на Балканах с теми 10 дивизиями, которые они зачем-то высадили на юге Франции – теперь, когда « Оverlord» сломал немецкий фронт в Нормандии, приводит к тому, что у него поднимает давление.

Интересно, что Сталин, по-видимому, думал примерно в том же направлении, что и Черчилль. Hо oн, в отличие от Черчилля, располагал полной свобoдой делать то, что находил нужным. Во всяком случае, он не поддержал план маршала Жукова о немeдлeнном наступлении в Польше, а предпочел балканское направление. 20 августа 1944 г. началось вторжение в Румынию, и уже 23-го в Бухаресте случился переворот и новое правительство oбъявило о переходе Румынии на сторону союзников.

Все это Черчиллю оптимизма не добавляло – он был уверен, что русские армии войдут глубоко в Европу, и чувствовал, что он бессилен это предотвратить.

Так что визит к Александеру был полезен хотя бы в том смысле, что оказался своего рода отпуском. Наш незаменимый свидетель, лорд Моран, думал, что в окружении Черчилля нет ни одного человека, с которым он мог бы поговорить о том, что его тревожило глубже всего. Такого рода доверенным лицом и личным другом Рузвельту служил Гарри Гопкинс, «alter ego» президента. Черчилль преспокойно обходился без такого собеседника, но сейчас, на исходе лета 1944 г., ему был необходим кто-то, с кем он мог бы выговориться. Алан Брук на такую роль не подходил, он был слишком холоден и рационален. Идена Черчилль по-своему любил, но явно не ставил с собой наравне. Лорд Бивербрук в число его близких сотрудников больше не входил. Так что генерал Александер, человек умный, достойный, известный тем, что в самой плохой ситуации сохранял полное хладнокровие, и к тому же Черчиллем искренне восхищавшийся, послужил премьеру хорошей компанией.

Черчилль в любом разговоре роль говорящего брал на себя, но генерал Александер слушал его действительно с удовольствием, и хоть и участвовал в беседе больше короткими репликами, но делались они на уровне оратора и говорить ему даже помогали. Говорили они о стратегии. Черчилль, в частности, сказал генералу, что хотел бы быть на его месте – делать дело и двигать войска, стремясь к великой цели.

Уже уходя, лорд Моран спросил Александера: « Был бы Черчилль хорошим генералом? »

« Нет, – сказал Александер, – Уинстон – игрок ».

Оптимистический прогноз Монтгомери: « Париж будет взят через 90 дней после высадки в Нормандии » оказался неверным. Но « неверным » в самом положительном смысле этого слова – события обогнали прогноз на две недели. Восстание против немецкой оккупации началось в Париже 19 августа, на 75-й день после высадки. 24 августа на помощь восстанию пришли французские части дивизии генерала Леклерка и американцы из 4-й пехотной дивизии.

25 августа все было окончено – Париж был взят. Интересно, что главнокомандующий союзными войсками в Европе, генерал Эйзенхауэр, брать его не хотел. Он был довольно безразличен к славе освободителя столицы Франции, а руководствовался совсем другими соображениями: во-первых, город представлял собой огромную культурную ценность, и разрушать его сражением он не хотел, во-вторых, сражение в большом городе неизбежно влекло за собой большие потери, и устраивать «второй Сталинград» генерал категорически не желал, в-третьих, его интендантство оценило, что Парижу понадобится 4000 тонн продовольствия в день, а транспорт американской армии был и так перенапряжен.

Кстати, если рассматривать приоритеты Эйзенхауэра, то, пожалуй, риск разрушения культурных ценностей Парижа он ставил пониже вопросов снабжения и возможных высоких потерь своих солдат. Самый высокий комплимент, какой только мог получить американский военный от американской прессы, состоял в том, что он « бережет жизнь наших мальчиков ». Так хвалили генерала Макартура, командующего на тихоокеанском театре военных действий, и в избирательном штабе Рузвельта серьезно полагали, что это может стать трамплином для избирательной кампании Макартура на ноябрьских президентских выборах в 1944 году.

Французы, конечно, думали иначе. Особенно Де Голль. Больше всего на свете он хотел « восстановить честь Франции », а для этого надо было, во-первых, ворваться в город первым, опередив англичан и американцев, во-вторых, упредить внутренние силы Сопротивления в установлении парижской администрации, и наконец, в-третьих, консолидировать все политические течения вокруг «голлистского» центра – Комитета Освобождения Франции.

Излишнюю вежливость по отношению к англосаксам генерал Де Голль считал постыдной слабостью и грехом. Например, он отказался встретиться с Черчиллем во время его последнего визита в Алжир. Ну, а уж с каким-то там генералом Эйзенхауэром он тем более церемониться не стал и попросту пригрозил ему, что отдаст через его голову приказ 2-й французской бронетанковой дивизии идти на Париж, все равно – хочет того Эйзенхауэр или нет.

Так что генерал Леклерк, командир этой дивизии, получил инструкции, конфликтующие друг с другом, – с одной стороны, распоряжение Де Голля, с другой стороны, прямой приказ от своего американского начальника, генерала Леонарда Героу, инструкциям Де Голля не следовать.

Ну, Леклерк был прекрасным военным, и в такой сложной обстановке он нашел единственно верное тактическое решение – отдав рапорт Героу об исполнении приказа, он его нарушил и послал в Париж авангард своей дивизии. Однако авангард этот состоял из одной-единственной роты, так что в случае какого-нибудь конфликта с американским начальством он всегда мог сказать, что это вовсе не авангард, а просто группа разведки.

Ну, а дальше за него вопрос решила та самая « сила событий », которую так хотел использовать Черчилль в своих спорах с американцами. Надо сказать, что у Де Голля и Леклерка это получилось лучше, чем у английского премьер-министра: американцы поменяли свое первоначальное решение, Леклерк получил разрешение на поход к Парижу, и ему даже помогли американские части.

Немецкий гарнизон серьезного сопротивления не оказал, и к 25 августа все было окончено. Категорический приказ Гитлера – « Сжечь Париж!» – выполнен не был. Командующий немецкими войсками в Париже, генерал фон Холтиц, приказ фюрера саботировал. Он собирался сдаваться в плен и не хотел создавать себе лишние неприятности.

25 августа генерал Де Голль, спешно перебравшийся в здание бывшего министерства обороны Франции, произнес перед собравшейся толпой пламенную речь:

« В такую минуту мы не должны скрывать наших глубоких чувств. Париж! Париж поруганный, Париж горящий, Париж – город-мученик! Но и Париж – освобожденный! Освободивший себя сам, освобожденный своим народом, французской армией, всей Францией, сражающейся Францией, единственной Францией, настоящей Францией, вечной Францией!»