Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Я знаю, что есть интеллигентные люди, которые любят музыку и не признают оперу. По-видимому, их первое знакомство с оперой было неудачным — они попали на плохую постановку. Кто же может бросить в них камень за то, что они возненавидели этот вид искусства? Нет ничего более фарсового, чем плохой оперный спектакль. Конечно, поклонники оперы легко прощают любимому жанру многочисленные недостатки. Поэтому я советую им, когда они берут с собой друзей или родственников— в особенности если это молодые люди,— первый раз направляющихся в оперу, очень осмотрительно выбирать спектакль. Когда я вижу посредственный оперный спектакль, в котором все сделано не лучшим образом, я чувствую не только разочарование, но и стыд. Мне стыдно за наш жанр — ведь люди, впервые пришедшие В театр, могут получить неверное представление о том, что такое опера, или по крайней мере о том, какова она должна быть.

Работая с Поннелем и Дзеффирелли, я понял одну вещь: их преимущество перед другими режиссерами состоит в том, что они сами являются сценографами своих постановок. В их постановках такое единство действия и «среды», которого трудно, а может быть, и невозможно достичь, когда над постановкой работает один человек, а над декорациями — другой. Фаджиони теперь тоже все чаще выступает как сценограф своих постановок. И я думаю, что именно поэтому ему удается все более совершенно и полно воплощать свои идеи.

Мне кажется, постановщикам следует избегать также слишком интеллектуализированных, слишком абстрактных решений спектаклей. Слушатели не должны поминутно заглядывать в программки, чтобы разобраться в происходящем на сцене. По-моему, любая интерпретация должна прояснять действие, а не усложнять его. Если же какая-то деталь в постановке запутывает, а не разъясняет суть произведения, если ее не способен понять четко мыслящий человек, значит, она неверно использована. Вот вам интересный пример. Патрис Шеро поставил в Байрейте «Кольцо нибелунга» Вагнера. Вначале многие жаловались, что постановка слишком сложна для восприятия. Затем Шеро написал книгу об этой постановке, и тут же все наперебой стали восхищаться спектаклем. До выхода книги критика была довольно суровой. Для меня это, во-первых, типичное проявление снобизма, а во-вторых, при таком способе общения режиссера со зрителями отрицается непосредственное воздействие театра на человеческие чувства.

Я много думаю об испаноязычном населении Соединенных Штатов, у меня есть проекты, связанные с этими людьми. Мне кажется, их культурное наследие никем просто не принимается в расчет, о нем забыли самым постыдным образом. Испаноязычная популяция в США сейчас насчитывает около девятнадцати миллионов человек. Многие из этих людей справедливо чувствуют себя обиженными, ведь в стране, где они живут, бог весть что выдается за их культурное наследие: бесконечные телевизионные сериалы, преимущественно для домохозяек, грубые ритмы музыки Карибского бассейна — вот и все, пожалуй. Вряд ли это адекватно отражает такую богатую многонациональную культуру. Конечно, кого-то устраивают эти малоинтересные передачи, но я уверен, что многие оценили бы и полюбили совсем другое, будь им предоставлена такая возможность. Если мне приходится весь день иметь дело с английским языком, то отдохнуть, расслабиться я мечтаю, говоря на родном языке или слушая родную испанскую речь. И коли единственное развлечение, доступное испаноязычному населению США,— это передачи, о которых я говорил выше, то, разумеется, все будут, за неимением лучшего, смотреть и слушать эти передачи. Как-то исправить сложившуюся ситуацию пытается Рене Ансельмо, директор Испанской национальной международной телесети.

В настоящее время я провожу в США примерно треть своего времени, и мне бы хотелось оказать реальную музыкальную помощь испаноязычному населению Соединенных Штатов. Во-первых, существует сарсуэла. Я уже планирую поставить несколько сарсуэл в Лос-Анджелесе во время Олимпийских игр 1984 года — надеюсь, они привлекут внимание к испаноязычной культуре. Но, кроме сарсуэлы, жанра, который родился в Испании, я постараюсь заинтересовать испаноязычных американцев музыкой их собственных стран — здесь, безусловно, можно отыскать настоящие сокровища. Конечно, эта музыка требует соответствующего исполнения. Еще в молодости я был очарован Хорхе Негрете, лучшим исполнителем мексиканской песни, и Карлосом Гарделем, который занимал аналогичное положение в аргентинской музыке. Песни, которые они пели, любили не только в их странах, но и по всей Латинской Америке.

Примерно в то время, когда я начинал свой творческий путь в Мехико, Хорхе Негрете и Педро Инфанте, другой знаменитый мексиканский певец, ушли из жизни. Считалось, что я должен стать их последователем и сниматься в популярных мексиканских фильмах — петь там мексиканские песни, как это делали Негрете и Инфанте. Однако именно тогда начался мой роман с оперой, и пути назад не было. Конечно, если бы мне не удалась карьера оперного певца, скорее всего, я стал бы последователем Негрете, Инфанте, Гарделя. Я очень люблю мексиканскую и аргентинскую музыку, поэтому в последние годы записал пластинки с мексиканскими и аргентинскими песнями.

Я также напел несколько американских песен с Джоном Денвером. Вот как родилась эта запись. Мильтон Окун, независимый продюсер грамзаписи, и его жена, Розмари, случайно увидели меня в телевизионном шоу под руководством Джонни Карсона. В тот вечер я пел по-испански отрывок из мюзикла «Моя прекрасная леди». Они тут же начали уговаривать меня записать пластинку популярных песен. Должен сказать, они проявили редкую настойчивость. Как обычно, я был страшно занят, но Мильтон и Розмари оказались настолько упорны, что в конце концов пришлось всерьез задуматься над их предложением. Когда мы наконец решили определить репертуар, появилась идея записать «Песню Анни», которую сначала с большим успехом исполнял Джон Денвер, а потом Джеймс Гэлвей. Обдумывали, не записать ли песню в исполнении всех троих — меня, Денвера и Гэлвея. Этому плану не суждено было осуществиться. Но Денвер, большой друг семьи Окун, пришел в студию и спел мне свою песню «Может быть, любовь», которую он тогда собирался записать на пластинку. Песня мне сразу очень понравилась, и мы тут же начали петь вместе, варьируя подголоски. Мильтон поразился огромным возможностям дуэта Денвер — Доминго. Наш проект осуществился, и пластинка под названием «Может быть, любовь» была продана за полтора года в количестве одного миллиона пятисот тысяч экземпляров.