Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй

Вот как выглядит встреча бывшей жены Булгакова Татьяны Николаевны и Любы в книге (Москва, 2000 год).

– У вас в руках яркий журнал. Заграничный? – интересуется Татьяна Николаевна.

– Это журнал мод из Японии. На обложке – я, узнаете?

– Еще бы! Узнаю! Вы очень красивая девушка!

И весьма неглупая – в глазах проскальзывает любопытство и отнюдь не праздное! – похвалит девушку Татьяна Николаевна и вернется к воспоминаниям об Омске. – Я там жила в те годы, когда была моложе вас. Не все здания в городе, но Казенная палата должна сохраниться, строилась на века. Неужели не помните солидное здание на площади?

– Слева от обкома? С резными наличниками?

– С резными, – подтвердит Татьяна Николаевна.

– Так сразу бы и сказали, – улыбнется Люба, – это здание, возможно, строил мой дедушка. А вы кто по профессии будете? Похожи на учительницу!

– Почти угадали, – скажет Татьяна Николаевна, – я работала в реальном училище классной дамой.

– До революции что ли? – спросит Люба.

– Да, – вздохнет Татьяна Николаевна, – мне уже знаете сколько… Я еще застала Колчака.

– Врага революции? – нахмурит лоб Люба.

– Великого ученого и флотоводца! Писатель Куприн называл его «лучшим сыном России». А Иван Алексеевич Бунин… Знаете такого писателя?

– Слышала. Но мы его не проходили.

– Когда-нибудь будут проходить, – чувственно произнесла Татьяна Николаевна. – Бунин писал об Александре Васильевиче Колчаке: «Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную память, будет начертано Его имя в летописи Русской земли».

– А место, где он жил в Омске, я знаю. Усадьба на берегу реки. Туда иногда туристов водят. Буду дома – обязательно зайду. Вы правильно заметили – я очень любопытная, – согласилась Люба.

– А я уже старая, но кое-что помню.

– Зато душа у вас молодая, глаза блестят, живые, значит, молодая. И профессия у вас была интересная. Слова-то какие «дама», к тому же «классная». Обалдеть можно! Сейчас даму можно встретить только в старых пьесах. У нас в Омске их редко ставят. До московских театров нашему драматическому еще далеко. А я мечтаю играть в театре. Начала с эстрады. Другого выбора не было. Все таки стала ближе к искусству. Я на многое пошла, чтобы остаться в Москве. Уехала от родителей. Скучаю без них. Мне дедушка рассказывал, что до революции получал больше, чем после нее. Могло быть такое?

– Могло, – ответила Татьяна Николаевна.

– А вы из богатой семьи?

– Ну, не скажу, что мы были богатыми, но на свадьбу отец подарил мне большую золотую цепь и набор столового серебра. Они нас с Мишей потом, в трудные годы, здорово выручили. Миша мог писать.

– Это ваш муж? Он писатель? – не сдержала любопытства Люба. – Скажите фамилию!

– Зачем, девушка? Мы с ним давно разошлись… Но я его не забывала никогда. И не стыдилась, когда его не печатали, когда над ним измывались, – погрустнела Татьяна Николаевна, – звали его Михаил Афанасьевич Булгаков.

– Тот самый! Знаменитый! – воскликнула Люба. – И я сейчас загораю рядом с вами! Это же чудо! Даже не верится! Я мечтаю играть в его пьесах!

Люба, видимо, очень внимательно прочитала мою книгу, хорошо помнила отдельные детали, и во время встречи со мною в конце разговора настороженно заметила:

– Стрёмно как-то. Я и Булгаков. Стрёмно!

– Но я же хорошо пишу о тебе, и ничего не выдумываю. Ты уже давно работаешь в театре. Просто я хотел, чтобы таким образом сохранилась память о нашем знакомстве, нашей дружбе. Разве я поступил плохо?

– Почему плохо? – говорит Люба. – Спасибо. Но все-таки я и Булгаков – стрёмно как-то получается.

– Привыкай чаще слышать о себе, – улыбнулся я. – Каждый артист стремится к славе.

– А если не каждый? Если только хочет стать хорошим артистом, сыграть интересную роль? – спрашивает Люба.

– Еще лучше! – соглашаюсь я и мы, довольные беседой, расходимся по рынку. На выходе случайно встречаемся снова, и, кажется, какой-то небесный магнит притягивал нас в тот день.

– Я чересчур доверчивая, – неожиданно говорит Люба. – Еще раз спасибо за то, что отдал деньги. Не в долларах дело. Главное – отдал, не обманул. Меня столько раз обманывали – не сосчитать.

А ты – ни разу. Даже помогал. Не приставал ко мне, как другие авторы. Я родилась в провинции. А там народ чище. Здесь, не обижайся, намного больше грязи. Я на собственной шкуре и очень хорошо почувствовала эту разницу, когда приехала в Москву. Я женщина привлекательная, каждый мужик западал на меня, и тебе я нравилась, но ты отнесся ко мне по-человечески, не стал вешать лапшу на уши, не воспользовался моей наивностью, хотел работать для меня, даже накормил хорошо. Я все помню и поэтому, как увижу, меня тянет поговорить с тобой. Я тебе во всем доверяю, но все равно не открываюсь полностью – стала сдержаннее. Зачем навязывать свои проблемы другим. У каждого свои боли. Я переживала, когда узнала, что тебя с телевидения бортанули. Ведь ты лучшим сатириком был. И я знаю, чьих это рук дело, не терпящие конкуренции люди. А без нее человек останавливается в творческом росте, деградирует. Их жизнь накажет. Увидишь!

– Каким образом? – удивляюсь я.

– Они обречены копаться в эстрадной чепухе и никогда не станут настоящими писателями. Вот увидишь! А ты уже написал о Булгакове. Я показываю твою книгу приятелям и горжусь, что знакома с автором, даже выступала с ним вместе.

– Я тоже горжусь, что выступал с тобою, – говорю я, – и мы должны быть благодарны людям, которые отлучили нас от эстрады. Я, к примеру, искренне благодарен им. Позапрошлой зимой Жванецкий подошел ко мне в ресторане ЦДЛ и спросил:

– Ты еще жив?!

Он думал, что без показов на экране телевизора я помру от голода. А я уже тогда четвертую книгу писал. Я ему не ответил. Сделал вид, что не заметил его. Он от раздражения наморщил лоб, засуетился и был таков.

– Учти, он очень мафиозный человек, и у него крепкие связи на канале культуры, – предупредила Люба.

– Пускай, – отмахнулся я, – писатель рождается за письменным столом, а не на экране телевизора.

– Это раньше так было, – возразила мне Люба, – а сейчас, чтобы тебя издавали, надо чаще мелькать на экране.

– Значит, надо вместо СП открыть СТП – союз телевизионных писателей.

– Может быть, – усмехнулась Люба, – но меня чаще снимают в телефильмах, чем картинах общего проката. Говорят, что у меня иностранное лицо.

– Что? В Омске объявился новый Колчак и отделился от СССР? Правит Антанта? – улыбаюсь я.

– Грустная шутка, – вздыхает Люба. – Я не одна такая простодушная и доверчивая. Даже великий Окуджава поет: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке». А ведь по «одиночке» изловить труднее, чем в группе. Она заметней и в нее легче внедрить стукача. Нет, какое же у меня лицо? Какой страны? Англии? Франции или Испании?