Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй

Позвонившая женщина представилась журналисткой из «Комсомольской правды» и попросила у меня интервью.

– Вы работали на эстраде?

– Работал автором-исполнителем. Двенадцать лет, – сказал я.

– С Хазановым и Задорновым были знакомы?

– Был и знал их.

– Прекрасно. Вы можете рассказать что-нибудь о них?

– Могу. Всякое. Но в основном хорошее.

– Спасибо, – заключила трубка.

В назначенное время в мою дверь позвонила женщина средних лет весьма неприятного вида – с грязноватым лицом и желтыми нечищеными зубами.

– Инесса Ланская, – представилась она, но удостоверение «Комсомолки» не показала, а я забыл попросить.

Я приготовился начать свой рассказ о встречах с Хазановым.

– Потом, – сказала она и стала задавать вопросы о совсем других эстрадниках, с которыми я не мог не работать.

На следующий день ко мне без звонка заявился фотокорреспондент Борис Кудрявов и тоже из «Комсомолки», небрежно отодвинул меня плечом от двери и проник в квартиру.

– А вам что нужно? – поинтересовался я.

– Ваши фотографии.

– Зачем? – удивился я.

– Для будущего, Варлен Львович, для будущего! – воскликнул он и бросился к стенду с моими книгами и фотографиями.

Через пару недель мне позвонила племянница и с ужасом в голосе сообщила, что в желтой газете появилось интервью со мной, где я в жутких красках описываю своих бывших собратьев по эстраде. В предисловии к интервью говорилось: «Со Стронгиным мы сразу договорились, что все сказанное остается на его совести».

«Несчастная моя совесть», – подумал я, когда читал дикие измышления и беспардонную ложь, придуманную Ириной Ланской для привлечения внимания неискушенного читателя. Чего стоят одни подзаголовки так называемого интервью: «Юмористическая жадина», «Дубовицкая хотела Арлазорова», «Иосиф давит до конца», а на обложке газеты рядом с фотографиями Любы Полищук и Михаила Жванецкого большими буквами значился анонс интервью: «Жванецкий сломал карьеру Полищук за то, что актриса отвергла циничные домогательства сатирика». С подобными «казусами» я уже имел дело в жизни и поэтому не растерялся. Через день ко мне снова без звонка заявился Борис Кудрявов. Я указал ему свыше пятидесяти мест явной лжи, придуманной интервьюером.

– И вы подадите в суд? – насмешливо заметил он.

– Подам.

– Ну и что? У нас большие деньги и всюду схвачено. Вы больше израсходуете на адвоката. Максимум выиграете две тысячи долларов, которые, кстати, можете получить и без суда, – многозначительно намекнул фотокорреспондент.

– Где и у кого? – поинтересовался я.

– Элементарно, – произнес Кудрявов, – главное – не начинайте войну с нами. Это может обойтись вам дороже денег.

– Чего? Жизни? – уточнил я.

– Ну что вы, Варлен Львович. Я дам вам координаты издательства, которое издаст вашу книгу. Живите на здоровье. Ну, соврали, ничего страшного. Потом к этому привыкнете и станете лепить подобные статьи одну за другой.

Кудрявов и Ланская звонили мне еще несколько раз, предлагали разные услуги, но безуспешно. В конце концов они поняли, что я их дурачу. Шум вокруг интервью не разгорелся, и оно не достигло нужного газете резонанса. Мне до сих пор безумно стыдно за извращенные факты, якобы подписанные в газете мною, и я, пользуясь случаем, извиняюсь перед бывшими коллегами. Попался на удочку папарацци – ничего не поделаешь. Чудом избежала уловок этих гнусных лиц Люба Полищук.

Один из них попал на ее сына: «Нас, артистов, часто спрашивают: «Почему вы так не любите прессу?» Да не прессу, а кучку подонков, которые дискредитируют весь журналистский цех. Ну как я должен относиться к человеку, который подошел ко мне в киноконцертном зале «Пушкинский» на премьере фильма и, дожевывая бутерброд, ковыряя мизинцем в зубах и обдавая меня запахом чеснока изо рта, чванливо спросил: «Ну, что там, как ваша мамаша?» А мать тогда была уже на химиотерапии. Вот как я тогда сдержался и не двинул ему по башке, до сих пор не знаю. Только потому, наверное, что кругом было много народу и не хотелось никому портить настроение. Но теперь страшно жалею о том, что дал слабину, и всю жизнь буду жалеть. Надо было все-таки ударить его изо всех сил, от души. Такие же, как он, мерзавцы фотографировали мою маму через окна в больнице, когда она ходила лысая, без парика, и потом публиковали эти фотографии. По-моему, у этих людей вместо мозга и вместо сердца – дерьмо».

Еще в двадцатые годы газета «Известия» информировала читателей о заболеваниях известных в стране людей, иногда тенденциозно, когда это касалось противников Сталина. Писатель Михаил Булгаков придумал по этому поводу анекдот.

«У Льва Давидовича Троцкого спрашивают: «Как вы себя чувствуете?» – «Не знаю, – отвечал Троцкий, – еще не читал сегодняшней газеты».

Сейчас такого рода сообщения отданы на откуп желтой прессе и подаются ею в самой непристойной форме.

И если за рубежом папарацци стараются запечатлеть известных людей на пляжах, во время отдыха, обнимающихся или целующихся, то наши современные папарацци – самые безнравственные и гнусные в мире, не остановятся перед тем, чтобы сфотографировать звезду во время смертельной агонии, что, к сожалению, им удавалось.

Подобные случаи уже не удивляют Любу Полищук – под вопросом ее жизнь. Она чувствует, что ее покидают последние силы и врачи не в состоянии преодолеть болезнь.

Ей звонит Иосиф Кобзон, но телезрителям доносит ее единственную фразу-крик, обращенную к нему: «Я хочу жить!»

Содержание фразы не расшифровывает, хотя она адресована именно ему и не случайно: «Иосиф! Про тебя известно, что ты можешь все! Поставить вне очереди телефон, достать вне очереди квартиру, разумеется, не за свой счет, а отодвинув уже находящегося в очереди человека. Ты можешь попасть к любому врачу. Говорят, что тебя излечили от болезни, похожей на мою. Ты можешь на самом престижном кладбище поместить рядом с Высоцким находившихся не в ладах с законом преступников. Ты смог проехать с прощальным туром все города и веси бывшего советского пост-пространства, пообещал при людно бросить петь и после тура запел еще больше. Мне не нужны концерты, тем более место на самом престижном кладбище. Я хочу жить!»

Кобзон соболезнует ей, помогает лекарствами, но вылечить, разумеется, не может, и тогда Люба Полищук просит отвезти ее домой, в Коктебель.

Автобус везет ее мимо рынка, по центральной Курортной улице, и она успевает увидеть кусок любимого ею моря. Слезы наворачиваются на ее глаза, но никто не видит этих слез. Она улыбается встречающим ее родным, друзьям и соседям лишь краешками губ, полнее не в состоянии. Смена мест, бодрый осенний черноморский воздух улучшают настроение. Муж заботлив, как никогда.