Марк Розовский - Изобретение театра

Уйти, убежать, оторваться от мира вранья и измен, уйти в никуда, отодраться от этой вашей мерзости и гадости, от вашей пошлости и грязи, взлететь и разбиться, окончательно порвав с лицемерием якобы благополучного существования, убежать во что бы то ни стало, как бы трудно это ни было, исчезнуть, испариться – только бы не иметь с вами ничего общего, только бы ТЕПЕРЬ не с вами, не с вами, не с вами, а только с самим собой, только наедине со своим духом и верой – вот поступок, вот подвиг человеческий!.. Вот действие, основанное на противодействии, на противоСТОЯНИИ всему и вся. Лучше быть живым трупом, чем просто трупом. Любить жизнь стоит лишь затем, чтобы обрести свободу – это выбор честный, прямой, сознательный.

В нашем спектакле, таким образом, Федя Протасов предстанет сильным, очень сильным человеком. Он мужественно ищет выход из мира всеобщего вранья и фальши и находит его, подобно самому Толстому, бежавшему в конце жизни из своего благопристойного, но пронизанного ложью взаимоотношений (с женой, близкими) дома – ранним утром того трагического по сути дня, когда стыдливый титан, забыв в передней шапку, уносит себя, свое тело в никуда, в пространство, – лишь бы не быть соучастником лжи, лишь бы ЗДЕСЬ не быть… «Освобождением Толстого» назвал Бунин уход писателя из Ясной Поляны и жизни.

«Живой труп» и Лев Толстой как бы единятся своей судьбой – писатель-автор и его герой – совершают одиозный поступок в духе обезумевшего мученика Короля Лира, столь ехидно отрицаемого русским гигантом словесности, но в этом как раз и состоит насмешливая правота скрещения вымысла и реальности, частного случая и обобщения, документальной правды и поэзии…

«Идите к Богу!» – есть такое выражение.

До чего же не прост этот путь.

Пьеса и остановка Марка Розовского

Сценография – Александра Лисянского

Премьера – февраль 2005 г.

Марк Розовский о спектакле:

В эпоху, когда разрушение преобладает над созиданием, нам становится особенно нужен Ф. М. Достоевский. Этот писатель, которого вполне заслуженно можно считать и мыслителем, снова нуждается в освоении – для того, чтобы нынешнее поколение узрело себя в прошлом, в тех заблуждениях, что уже не раз бывали в нашей истории. Но раньше было раньше. Теперешняя жизнь, просвеченная Ф. М. Достоевским из своего далека, уже больше похожа на достоевщину, то есть жизнь, из которой общество не возымело никакого урока.

Вот почему «актуализировать» Достоевского, делать его «злободневным» – задача, хоть и не простая, но необходимая. А каковы будут при этом наши средства?

Эти средства мы называем театральными. И сразу возникает законный вопрос: а по какому праву мы беремся за сценическое перевоплощение его прозы?.. Есть ли у нас это право?

Есть. И дал его нам сам Автор – Федор Михайлович Достоевский.

«Сцена – не книга» – эти слова классика ключевые для понимания специфики нашей работы.

«Благодарю Вас за внимание к моему роману» – это из письма Федора Михайловича к литератору В. Д. Оболенской, которая испрашивала у Автора разрешения на инсценировку «Преступления и наказания». – «Насчет же Вашего намерения извлечь из моего романа драму, то, конечно, я вполне согласен, да и за правило взял никогда таким попыткам не мешать…»

Однако простого согласия мало, – Федор Михайлович четко заявляет далее: «Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической».

Следовательно, отказываясь от буквалистского, иллюстративного подхода, надо было предложить Театру язык самостоятельного Искусства, дав ему все творческие права преображение прозы. «Другое дело, – продолжал убеждать Ф. М. Достоевский В. Д. Оболенскую, – если Вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив от него лишь один какой-нибудь эпизод для переработки в драму или взяв первоначальную мысль, совершенно измените сюжет…»

Последние слова столь точны и недвусмысленны, что у меня, человека театрального, просто дух захватывает…

«Переделаете и измените» – да ведь именно этим я и все мы занимались, работая над «Крокодильней»! Мы делали именно «переработку» (слово-то какое! И принадлежит оно не кому-нибудь, а, подчеркиваю, самому Ф. М. Достоевскому), выполняя в прямом смысле завет великого Автора. «Взяв первоначальную мысль», мы увлеклись миросознанием Достоевского, увидев в нем что-то от Гоголя, что-то от Кафки, а что-то даже от Булгакова!.. Но, конечно, прежде всего, самым главным для нас был сам Ф. М. Достоевский с его болью и широтой взгляда на все без исключения проблемы жизни российского общества. «Перерыть все вопросы», не дав на них однозначных прямолинейных ответов, – этой художественной цели служило и служит ВСЕ творчество нашего Автора.

«Крокодильня», возникшая «У Никитских ворот», может быть, сделает свое дело – заставит вздрогнуть от пророчеств великого писателя, знавшего, оказывается, о нас, сегодняшних, гораздо больше, чем мы знаем о себе сами.

31 августа 2004 г. Установочная беседа Марка Розовского с артистами перед началом репетиций спектакля «Крокодильня».

РОЗОВСКИЙ. То, что нашел для себя и для всех нас Федор Михайлович, нуждается в осмыслении целыми поколениями людей, и само понятие бесовства, тема мракобесия, которая вырастает из бесовства – все это Достоевским было прочитано и пророчески предугадано в истории России и имело колоссальное значение. Значение прежде всего в том, что Достоевского услышала горстка людей в России. Горстка! А само миросознание российского народа, если так можно грубо его обозначить, осталось вне пророчества великих пророков. Вот отсюда и былые и нынешние катаклизмы нашей истории. Отсюда и кровь, и неуважение к личности, отсюда чудовищная мясорубка истории, в которую погружается то и дело наш народ, ибо он не слышит своих пророков, не слышит их предупреждений, не понимает, что же, по сути, ими предрекалось всем нам.

И все, как бы, заново, все с пустого листа, а сейчас вообще это брошено, если не сказать отброшено, поэтому всякое возвращение к Достоевскому мне кажется принципиально нужным. Хотя Достоевский – писатель трудный в чтении. У него воспаленный стиль и его ведет эмоция. Его игра какая-то в разные стороны. Стиль бурный, сюжет зигзагообразный. Непредсказуемое слово. Бывают огромные сложные периоды, бывают очень простые… Тут нужно иметь вкус ко всему этому, вчитаться. Конечно, существуют «Братья Карамазовы», существует «Идиот», «Бесы», «Преступление и наказание» – это вершины его творчества и, конечно, это огромные объемы и философские, и человеческие, и художественные, – но есть и такой Достоевский, который написал, допустим, «Крокодила» и для нас это удивительно, потому что это как бы не совсем соответствует тому образу писателя, который он сам себе в веках уже создал.