Ван Гог. Письма

Дорогая сестренка, 1

Бесконечно признателен за письмо. Сам я теперь не очень-то люблю писать, но ты

поставила ряд вопросов, на которые мне хочется ответить.

l Письмо к младшей сестре Виллемине (Вил) Ван Гог.

Прежде всего, не соглашусь с тобой насчет того, что Тео этим летом будто бы выглядел

«таким жалким». Напротив, мне кажется, что за последний год он внешне стал гораздо

импозантнее. Он ведь уже много лет выдерживает парижскую жизнь, а это удается только тем,

кто силен.

Может быть, дело тут в другом, а именно в том, что родные Тео и его друзья в

Амстердаме и Гааге встретили его без той сердечности, которой он достоин и на которую имел

право рассчитывать.

Тео, вероятно, был этим огорчен, но могу уверить тебя, что, в общем, он не принял это

слишком близко к сердцу и продолжает делать свое дело, несмотря на то, что сейчас для

торговцев картинами трудное время; не исключено поэтому, что его голландскими друзьями

двигала jalousie de metier. 1

1 Профессиональная зависть (франц.).

Что мне сказать о твоем литературном опыте – наброске о растениях и дожде? Ты сама

видишь, как много гибнет в жизни цветов – их топчут ногами, их губят морозы, иссушает

солнце. Более того, отнюдь не каждое зерно, вызрев, возвращается в землю, чтобы вновь

прорасти и стать злаком; наоборот, большинству зерен суждено не развиваться естественным

путем, а попасть на мельницу. Не так ли?

Кстати, по поводу сравнения человечества с хлебными зернами. В каждом здоровом и

нормальном человеке живет то же стремление вызреть, что и в зерне. Следовательно, жизнь

есть процесс вызревания.

Тем же, чем для зерна является стремление вызреть, для нас является любовь.

Я думаю, что как только наше естественное развитие задерживается, как только мы

видим, что наше стремление вызреть неосуществимо, нам остается лишь молча потупиться с

вытянутой физиономией, поскольку наше положение в этом случае столь же безвыходно, как

положение зерна, угодившего между жерновами. Но даже тогда, когда дело с нами обстоит

именно так и нас совершенно подавляет невозможность естественно развиваться, среди нас

всегда находятся такие, кто, покоряясь неизбежному ходу событий, вместе с тем не

отказывается от самосознания и от самоуважения, кто хочет знать, что происходит вокруг, и с

ним в частности.

Однако, когда одушевленные этим благим намерением и преисполненные доброй воли,

мы ищем книги, которые, как нас уверяют, могут стать для нас лучом света во мраке, нам

крайне редко удается найти нечто положительное, нечто такое, что дает утешение.

Меланхолия и пессимизм – вот недуги, которые особенно болезненно гнетут нас,

цивилизованных людей. Недаром поэтому я сам, человек, уже много лет утративший желание

смеяться (моя это вина или нет – не важно), острее, чем кто-либо другой, испытываю

потребность в настоящем здоровом смехе. И этот смех я нахожу у Мопассана, равно как у

других авторов – из стариков у Рабле, из современников у Анри Рошфора. Есть он и в

вольтеровском «Кандиде». Напротив, тому, кто ищет в книгах не смех, а подлинную правду

жизни, следует обратиться к Гонкурам с их «Жермини Ласерте» и «Девицей Элизой», к Золя с

его «Западней» и «Радостью жизни» и к множеству других шедевров, авторы которых, рисуя

жизнь такой, какой они ее чувствуют, тем самым удовлетворяют присущую нам всем жажду

правды.

Произведения французских натуралистов – Золя, Флобера, Ги де Мопассана, Гонкуров,

Ришпена, Доде, Гюисманса – это величественные создания, выходящие за рамки своей эпохи.

Шедевр Мопассана – бесспорно, «Милый друг». Надеюсь, мне удастся достать для тебя

экземпляр этой книги.

Достаточно ли для нас одной Библии? Думаю, что в наши дни сам Христос сказал бы

нам, погрязшим в унынии: «Спасение не здесь. Встаньте, идите вперед и не ищите жизни среди

мертвецов».

Но коль скоро слову, устному или письменному, суждено и впредь быть светочем мира,

мы вправе и обязаны признать, что живем во времена, когда такое слово должно быть во что бы

то ни стало произнесено или начертано, если мы хотим найти некое великое и благое,

самобытное и мощное начало, которое способно революционизировать общество и которое мы

с чистой совестью могли бы уподобить революционной идее древнего христианства.

Я лично очень рад, что вчитывался в Библию гораздо внимательнее, чем большинство

наших современников: мне становится легче при мысли о том, что когда-то существовали столь

высокие идеи. Но именно потому, что я нахожу старое таким прекрасным, я должен a plus forte

raison 1 считать прекрасным и новое. Говорю a plus forte raison по той простой причине, что

действовать мы можем только в настоящем: ведь прошлое, равно как и будущее, затрагивает

нас лишь косвенно.

l С тем большим основанием (франц.).

Нового в моей собственной жизни мало, если не считать того, что я быстро превращаюсь

в старикашку – сморщенного, бородатого, беззубого и т. д. Но какое все это имеет значение? У

меня грязное и тяжелое ремесло: я – живописец.

Будь я иным человеком, я избрал бы себе в жизни другое дело; но раз уж я таков, каков

есть, я часто занимаюсь живописью не без удовольствия и за дымкой времени уже провижу те

дни, когда научусь писать картины, в которых будет и молодость и свежесть, хотя сам я давно

их утратил.

Не будь рядом со мной Тео, я никогда не имел бы того, на что имею право; но я знаю,

что он мне друг, а поэтому верю в будущий успех и даю волю своим мечтам.

Собираюсь при первой же возможности временно перебраться на юг: цвет там ярче и

солнца больше. Но самое заветное мое желание научиться писать портреты. Впрочем, все это

пустяки.

Возвращаясь еще раз к твоему наброску, скажу вот что: по-моему, даже для

собственного утешения очень трудно уверовать самому или внушить другим веру в то, что

существуют неземные силы, которые якобы вмешиваются в наши дела, помогая нам и утешая

нас. Провидение – вещь весьма сомнительная, и я клятвенно заверяю тебя, что решительно не

знаю, на что мне вера в него. Кроме того, твоему наброску свойственна известная

сентиментальность, а форма его опять-таки наводит на мысль о вышеупомянутых россказнях

насчет провидения, россказнях, которые столь часто не выдерживают критики и вызывают

столь много возражений.

Особенно сильно меня тревожат твои рассуждения о том, что тебе надо учиться, коль

скоро ты хочешь писать. Нет, милая сестренка, увлекайся танцами, влюбляйся в клерков,

нотариусов, офицеров – в одного или нескольких сразу, словом, делай любые глупости, только