Ван Гог. Письма

Не могу, однако, не радоваться, что она продана, хоть я ее и люблю: две другие, которые он

тебе вышлет, в тридцать раз лучше.

Я имею в виду «Сборщиц винограда» и «Женщину со свиньями».

Это объясняется тем, что Гоген постепенно изживает свою болезнь – расстройство не

то печени, не то желудка, которое мучило его в последнее время. Пишу тебе собственно для

того, чтобы ответить на твое сообщение о том, что ты велел обрамить маленькую картину с

розовым персиковым деревом, которую, кажется, собираешься отправить этим субъектам. 1

1 Буссо, Валадон и К°.

Хочу, чтобы у тебя была полная ясность насчет моей позиции в этом вопросе.

Прежде всего, если тебе пришла охота послать им какую-то мою вещь – не важно,

хорошую или дрянную – и если тебе это доставляет удовольствие, ты и теперь, и впредь волен

поступать, как тебе вздумается.

Напротив, если это делается ради моей выгоды или чтобы доставить мне удовольствие,

считаю это совершенно излишним.

Мне, если хочешь знать, может доставить удовольствие лишь одно – чтобы ты оставлял

у себя дома те из моих вещей, которые любишь, и покамест не продавал их.

Остальное же, чтобы не загромождать квартиру, шли мне обратно, так как все,

сделанное мною с натуры, – это лишь каштаны, выхваченные из огня.

Гоген, незаметно как для себя, так и для меня, уже доказал, что мне пора несколько

изменить свою манеру. Я начинаю компоновать по памяти, а это такая работа, при которой мои

этюды могут мне пригодиться – они напомнят мне виденное раньше.

Стоит ли поэтому продавать их, тем более что мы сейчас не так уж нуждаемся в

деньгах?..

Будь уверен, что я рассматриваю тебя как торговца картинами импрессионистов,

торговца, который совершенно независим от Гупиля и с которым мне всегда будет приятно

сводить художников.

Но я не желаю, чтобы Буссо имел возможность сказать про меня: «А эта картинка, ей-

богу, не дурна для начинающего!»

Нет, я к ним не вернусь. Предпочитаю не продать вообще ни одной картины, чем

разговаривать с ними вполголоса и обиняками. А раз вести с ними дело в открытую

невозможно, не стоит и возобновлять наши отношения.

Не сомневайся, чем решительней мы будем держаться с ними, тем скорей они явятся к

тебе, чтобы посмотреть мои вещи…

Если только мы выдержим осаду, мой день еще придет. А пока что мне остается одно –

работать.

Мне, разумеется, жаль, что мне нечего тебе послать, Б то время как Гоген отправляет

тебе свои работы, а у меня вся комната увешана картинами.

Дело в том, что Гоген объяснил мне, как снимать с них лишний жир, время от времени

промывая их.

Отсюда следует, что я должен их переработать и подправить.

Если же я пошлю их тебе сейчас, колорит будет гораздо более тусклым, чем некоторое

время спустя.

То, что я тебе уже послал, сделано, по общему мнению, наспех; не могу с этим спорить,

почему и внесу в картины известные поправки. Великое депо для меня находиться в обществе

такого умного друга, как Гоген, и видеть, как он работает.

Вот увидишь, Гогена еще станут упрекать в том, что он перестал быть импрессионистом.

Две его последние картины, как ты скоро убедишься, отличаются очень плотным мазком, кое-

где он даже работает шпателем. И они похлеще его бретонских работ – не всех, конечно, но

некоторых…

Твердо надеюсь, что мы с Гогеном всегда останемся друзьями и соратниками; будет

просто великолепно, если ему удастся создать мастерскую в тропиках.

Но для этого, как я рассчитал, нужно больше денег, чем у него есть. Гийомен прислал

Гогену письмо. Похоже, что он сидит без гроша, но сумел все-таки сделать кое-что хорошее. У

него появился ребенок, но он напуган родами и уверяет, что этот кошмар до сих пор стоит у

него перед глазами…

Ты ничего не потеряешь, если немного подождешь прибытия моих новых работ; что же

касается теперешних – пусть наши дорогие коллеги презирают их сколько влезет.

На мое счастье, я твердо знаю, чего хочу, и упреки, будто я работаю наспех, оставляют

меня совершенно равнодушным.

В ответ на них я за эти дни сделал несколько работ еще быстрее. Гоген как-то сказал

мне, что видел у Клода Моне картину, изображающую подсолнечники в большой и очень

красивой японской вазе, но что мои подсолнечники нравятся ему больше.

Я не разделяю его мнения, но все же полагаю, что работать хуже не стал. Как всегда,

страдаю по известной тебе причине – из-за отсутствия модели, которую удается раздобыть,

лишь преодолев множество трудностей.

Будь я другим человеком и, кроме того, побогаче, я без труда справился бы с ними; но

даже теперь я не отступаю и потихоньку обдумываю, как устранить их.

Если к сорока годам я сделаю фигурную композицию на том же уровне, что и цветы, о

которых говорил Гоген, я смогу считать себя живописцем не хуже всякого другого.

Поэтому – настойчивость и еще раз настойчивость.

А покамест могу заявить, что два мои последних этюда довольно забавны.

Это холсты размером в 30. Первый – стул с совершенно желтым соломенным сиденьем

на фоне стены и красных плиток пола (днем).

Второй – зеленое и красное кресло Гогена при ночном освещении, пол и стены также

зеленые и красные, на сиденье два романа и свеча. Написан этюд на парусине густыми мазками.

Что касается моей просьбы прислать мне этюды обратно, то с этим можно не спешить;

отправь сюда лишь неудачные вещи, которые я использую в работе как документы, или такие,

которые слишком загромождают твою квартиру.

564

Вчера мы с Гогеном побывали в Монпелье, где осмотрели музей, и в первую очередь зал

Брийя. В зале много портретов Брийя работы Делакруа, Рикара, Курбе, Кабанеля, Кутюра,

Вердье, Тассара и других. Кроме того, там есть прекрасные полотна Делакруа, Курбе, Джотто,

Пауля Петтера, Боттичелли, Теодора Руссо. Брийя был благодетелем художников – этим все

сказано. На портрете работы Делакруа он изображен в виде бородатого рыжего субъекта,

чертовски похожего на тебя или меня и наводящего на мысль об известных стихах Мюссе: