Ван Гог. Письма

стоит, то смею думать, что за мои подсолнечники какой-нибудь шотландец или американец

тоже заплатит 500 франков.

Ей-богу, не в каждом художнике достаточно пыла, чтобы сообщить такую теплоту

золотым тонам этих цветов – они требуют всей энергии, всего внимания, на какие только

способен человек.

После болезни я пересмотрел свои полотна, и лучшим из них мне показалась моя

спальня…

Сейчас пишу портрет жены Рулена, за который принялся еще до болезни. Использую в

картине все оттенки – от желтого до оранжевого, который в свою очередь переходит в желтый

– до лимонного со светло– и темнозеленым. Если удастся закончить – буду очень рад, но

боюсь, что после отъезда мужа она не захочет позировать.

Ты прав, считая, что исчезновение Гогена – ужасный удар для нас: он отбрасывает нас

назад, поскольку мы создавали и обставляли дом именно для того, чтобы наши друзья в

трудную минуту могли найти там приют.

Тем не менее мы сохраним мебель и прочее. Хотя в данный момент все будут бояться

меня, со временем это пройдет.

Все мы смертны, и каждый из нас подвержен всевозможным болезням. Наша ли вина,

что болезни эти бывают весьма неприятного свойства? Самое лучшее – это постараться

поскорее выздороветь.

Я чувствую угрызения совести, когда думаю о беспокойстве, которое, хотя и невольно,

причинил Гогену.

Но еще до того, как все произошло, я в последние дни ясно видел: он работал, а душа

его разрывалась между Арлем и желанием попасть в Париж, чтобы посвятить себя

осуществлению своих замыслов.

Чем для него все это кончится?

Согласись, что, хотя у тебя хороший оклад, нам не хватает капитала, хотя бы в форме

картин, и у нас еще слишком мало возможностей для того, чтобы ощутимо улучшить

положение знакомых нам художников. К тому же нам часто мешают недоверие с их стороны и

взаимная их грызня – неизбежное следствие пустого кармана. Я слышал, что они впятером

или вшестером создали в Понт-Авене новую группу, которая, вероятно, уже развалилась.

Они – неплохие люди, но такое беспримерное легкомыслие – извечный порок этих

капризных больших детей.

Главное сейчас – чтобы ты не откладывал свадьбу. Женившись, ты успокоишь и

осчастливишь маму; к тому же этого требуют твое положение и торговые дела. Одобрит ли твой

брак фирма, в которой ты служишь? Вряд ли больше, чем многие художники одобряют мое

поведение, – они ведь тоже порой сомневаются, что я трудился и страдал ради общего блага…

Что бы я ни думал об отце и матери в других отношениях, супругами они были

образцовыми.

Я никогда не забуду, как вела себя мама, когда умер отец. Она не проронила ни слова, и

за это я снова и еще сильнее полюбил старушку.

Короче говоря, наши родители были столь же образцовыми супругами, как и другая пара

– Рулен и его жена.

Итак, иди тем же путем. Во время болезни я вспоминал каждую комнату в нашем

зюндертском доме, каждую тропинку и кустик в нашем саду, окрестности, поля, соседей,

кладбище, церковь, огород за нашим домом – все, вплоть до сорочьего гнезда на высокой

акации у кладбища.

В эти дни мне припомнились события самого раннего нашего детства, которые теперь

живы в памяти только у мамы и у меня. Но довольно об этом – лучше мне не перебирать того,

что творилось тогда у меня в голове.

Знай только, что я буду просто счастлив, когда ты женишься. И вот еще что: если твоя

жена заинтересована в том, чтобы время от времени мои картины появлялись у Гупилей, я

откажусь от той старинной неприязни, какую к ним питаю, и сделаю ото следующим образом.

Я писал тебе, что не появлюсь у них с какой-нибудь совсем невинной картиной. Но если

хочешь, можешь выставить там оба подсолнечника.

Гоген был бы рад иметь один из них, а я хочу доставить Гогену настоящую радость.

Поэтому, раз он желает получить одну из этих картин, я повторю ту, которую он выберет.

Вот увидишь, эти полотна будут замечены. Но я посоветовал бы тебе оставить их для

себя, то есть для тебя и твоей жены.

Это вещи, которые меняются в зависимости от того, откуда на них смотреть, и

становятся тем красочнее, чем дольше на них смотришь.

Знаешь, они исключительно нравились Гогену; он, между прочим, даже сказал мне: «Да,

вот это цветы!»

У каждого своя специальность: у Жаннена – пионы, у Квоста – штокрозы, у меня –

подсолнечники.

В общем, мне будет приятно и впредь обмениваться работами с Гогеном, даже если

такой обмен подчас будет мне стоить недешево.

Видел ли ты во время своего краткого пребывания здесь портрет г-жи Жину 1 в черном и

желтом? Я написал его за три четверти часа.

1 Владелица привокзального кафе в Арле.

574 note 77 Note77 28 января

Пишу всего несколько слов – просто чтобы сообщить тебе, что со здоровьем и работой

дело обстоит ни шатко, ни валко.

Впрочем, даже это уже удивительно, если сравнить мое сегодняшнее состояние с тем,

что было месяц назад. Я, разумеется, всегда знал, что можно сломать себе руку или ногу и затем

поправиться; но мне было неизвестно, что можно душевно надломиться и все-таки выздороветь.

Выздоровление, на которое я и надеяться-то не смел, кажется мне настоящим чудом,

хотя и ставит передо мной вопрос: «А зачем, собственно, выздоравливать?»

Надеюсь, что, будучи в Арле, ты заметил в комнате Гогена два полотна размером в 30,

изображающие подсолнечники. Я только что положил последние мазки на совершенно

равноценные и точные их повторения. По-моему, я тебе уже писал, что у меня, кроме того,

готово полотно «Колыбельная», над которым я работал как раз в тот момент, когда заболел.

На сегодня оно тоже существует уже в двух экземплярах.

По поводу этой картины я как-то заметил Гогену, что, поскольку мы с ним часто

говорим об исландских рыбаках, об их меланхолическом одиночестве и полной опасностей

жизни в безрадостном море, мне, как следствие этих задушевных бесед, пришла мысль написать

такую картину, чтобы, взглянув на нее в кубрике рыбачьего судна у берегов Исландии, моряки,

эти дети и мученики одновременно, почувствовали, что качка судна напоминает им колыбель, в

которой когда-то лежали и они под звуки нежной песенки.

Сейчас оба эти полотна походят на лубочные картинки. Оранжевоволосая женщина в

зеленом выделяется на зеленом фоне с розовыми цветами. Все негармонирующие цвета –

резкий оранжевый, резкий розовый, резкий зеленый – смягчены теперь бемолями красного и

зеленого.

Я представляю себе, как эти полотна висят посреди подсолнечников и образуют вместе с

ними нечто вроде люстр или канделябров, приблизительно одинаковой величины, и все это в