Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)

В первую очередь Нансен расспросил его о ледовой обста­новке в Карском море. Вместе со Свердрупом и Хенриксеном он отправился на рекогносцировку на восток. Обстановка была хоро­шей, надо было только выходить как можно быстрее.

Нансен сделал несколько пробных ездок на собаках и был очень доволен. Но оказалось, что большинство собак кастри­ровано и среди них нет ни одной суки. Оставалось надеяться только на маленькую суку Квик, которую он, к счастью, взял с собой из дома, и на четырех кобелей, которых не успели кастри­ровать.

3 августа все наконец было готово к отплытию. Всю ночь на­пролет Фритьоф писал письма. Надо было написать Еве и друзьям и, кроме того, деловые письма. Он написал также Бьёрнсону, который принимал живое участие в разработке планов экспе­диции, следил за приготовлениями Нансена и подбадривал его. Особенно сильное впечатление произвело на отца стихотворение Бьёрнсона об исследователе и путешественнике Нансене. То, что Бьёрнсон считал его путешествия делом национального масштаба, было для отца большой поддержкой, и, конечно же, он пони­мал, что это накладывает на него соответствующие обязатель­ства. В своем письме отец выразил, что значит для него эта дружба:

„...Фрам", Хабарово, 3 августа 1893 г.

Дорогой Бьёрнсон!

Теперь, когда я надолго со всеми прощаюсь и думаю о прошедшем, ты, конечно, встаешь перед моим мысленным взором, как одна из вы­сочайших вершин, и ты навсегда останешься той вершиной, той вехой, к которой, как птицы, будут устремляться из полярного безлюдья мои мысли.

А потому спасибо тебе великое за напутствие, и пусть доведется мне, вернувшись назад, увидеть Норвегию свободной. Швеция — пустяки, лишь бы нам освободиться от нашей инертности и трусости, тогда мы и от Швеции освободимся, это, я думаю, получится само собой, и это и прочее. Но тебе придется вынести всю тяжесть этого дела.

Прощай и до радостной встречи.

Преданный тебе Фритьоф Нансен.

...Ты доставишь нам много радостных часов во время похода, я раздо­был все, что ты написал».

При этом ему пришли на память строки одной из песен Евы:

Он не мог усидеть внизу и вышел на палубу. Радость напол­няла его, он напевал песню.

Потом он вернулся в каюту и взялся за длинное письмо-днев­ник к Еве.

«Ты знаешь, на что я досадую? Что нет со мной нескольких из тех пе­сен, которые ты поешь. Время от времени мне вспоминается какой-нибудь отрывок, и вот я его напеваю. И тут у меня делается такое отличное настроение, и я вспоминаю, как прелестно ты ее пела. Да, так будет не раз, я буду отыскивать в памяти то, что помню из твоих песен, и, напевая, предаваться милым радостным мечтам. О да, жизнь все-таки прекрасна.

Пианола, которая есть у нас, создает нам уют, но так досадно, что ни одна из мелодий, которую она играет, не напоминает о тебе и Готхобе. Только та музыка хороша, которая напоминает о тебе.

Я не рассказал тебе, что Мольтке My послал мне прекрасное привет­ствие по телеграфу из Тромсё. Вот оно:

Мольтке»

Правда же, хорошо, как ты думаешь? А Мольтке-то, какой славный парень! Я, право, очень его люблю».

Пришел Кристофферсен, чтобы проститься и забрать почту всех тринадцати членов команды «Фрама». Ему пришлось еще подождать несколько минут за дверью, пока Фритьоф дописывал последние строки.

«Я мог бы сидеть и писать тебе бесконечно. Но ты со мною будешь всюду, и во льдах, и в туманах, во всех морях, во время работы и даже в снах — везде ты будешь со мной.

Последняя просьба к тебе: не бойся за меня, сколько бы я ни отсут­ствовал. Знай, что я не буду подвергаться опасности. Опасности нет! Совершенно нет!

Если я буду знать, что ты не будешь бояться и слишком тосковать, все для меня будет нипочем, я отправлюсь в путь счастливый, как молодой бог, идущий к победе.

А если меня и ждет поражение, я все равно вернусь к тебе счастливым.

Итак — прощай, прощай».

Он вложил в письмо букетик засушенных цветов, собранных для Евы в сибирской тундре.

Отход из Хабарова чуть не кончился трагически.

Фарватер в Югорском Шаре был опасным, к тому же снова поднялся туман. Поэтому Нансен и Скотт-Хансен шли впереди «Фрама» на моторной лодке, непрерывно измеряя глубину. Лодку бросало на волнах, и пролившийся на дно лодки бензин вспых­нул. Пламя неожиданно охватило всю корму. Загорелась забрыз­ганная бензином одежда Нансена, вспыхнул бидон с машинным маслом. Нансен поднял его и бросил в море. Вокруг лодки запо­лыхало пламя. Нансен сильно обжег пальцы, но все же схватил черпак и принялся поспешно заливать огонь в лодке.

Все, кто был на «Фраме», перепугались. Команда собралась у борта, держа наготове канаты, спасательные круги и шлюпоч­ные багры. Сначала с корабля они увидели большое пламя, затем все окуталось густым дымом. Не успели они понять, что же про­изошло, как все закончилось.

Пока шли Югорским Шаром, туман постепенно рассеивался. Впереди открылось Карское море, где должна была решиться их судьба. И вот на горизонте показался дрейфующий лед. При бли­жайшем рассмотрении лед оказался очень сплоченным, а начинать дрейф было еще рано, поэтому корабль отклонился к берегу и вошел в разводье. Здесь снова попали в туман, и несколько дней спустя пришвартовались к ледяной глыбе, сидевшей на отмели у Ямала.

Нансена очень заинтересовал плавник, которым было усеяно все побережье. Видимо, его занесло сюда течением рек.

Через несколько дней «Фрам» под всеми парусами пошел вперед. Дул встречный штормовой ветер, и хотя в бейдевинд шхуна ходила неважно, все же она продвигалась вперед, лавируя переменными курсами. Команда часто выходила на берег, и вместо белых пятен на картах появились остров Свердрупа, бухта Коллина Арчера и острова Акселя Хейберга.

Через разреженный лед «Фрам» шел легко, словно танцуя. Здесь шхуна была в своей стихии и мчалась на север на всех парах и парусах; 9 сентября она подошла к северной оконечности Старого Света. Берега были плоскими, в бинокль на севере уда­лось рассмотреть возвышенность. Туда они и направились, но так как течение оказалось встречным, то переход дался им нелегко. Нансен с самого начала говорил, что, когда они минуют Карское море и мыс Челюскина, самое трудное будет позади. «И вот при смене вахты в четыре часа утра взвились на мачтах флаги, и наши пушки прогрохотали над морем салютом. Тут взошло солнце, и в тот же миг показался тролль Челюскин, под чарами которого так долго томились наши души».