Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

Среди тех, с кем общался, были люди разных возрастов и национальностей. Особенно различались мои однополчане уровнем образования: от примерно трех процентов абсолютно неграмотных людей (в их числе ряд выходцев из республик Средней Азии, поначалу даже не понимавших русской речи) до одного-двух процентов лиц с высшим образованием и недоучившихся студентов. Но сейчас не демография меня занимает. Хочу рассказать о разных сторонах человеческого поведения, которые на войне часто представали передо мной в обнаженном виде. Не зря ведь говорят, что в этих условиях, как ни в каких других, раскрываются качества и душа человека.

В подавляющем большинстве окружавшие меня солдаты, сержанты, офицеры были достойными уважения людьми. Некоторые являли собой примеры мужества, верности долгу, человечности. Среди этих в первую очередь назову Винокурова и павшего в неравном бою Тетюкова, Камчатного и Пантелеева. Отличались храбростью командир орудия сибиряк Закерничный и наводчик Исмайлов, узбек. (Отмечу, что преобладающая часть так называемых нацменов воевала практически наравне с русскими и украинцами, и это меня радовало, так как убедительно подтверждало мои интернационалистские взгляды.)

Поведение всех вышеназванных однополчан полностью соответствовало моим юношеским, в большой мере почерпнутым из книг, представлениям о людях и о жизни. Но война раскрыла мне глаза и на отрицательные стороны человеческой натуры, научила более трезво смотреть на жизнь. Вот несколько историй и фактов, ставших для меня особенно поучительными.

Дважды я был свидетелем, а мог стать жертвой негодного поведения наших безымянных тыловиков. Оба раза это случалось, когда штурмовики «Ил-2», которых немцы заслуженно называли «черной смертью», направлялись «обрабатывать» своим огнем передний край противника. «Илы»,как всегда, летели на очень малой высоте, и один только оглушающий рев их мощных двигателей нагонял страх на тех, кто был на земле.

Чтобы экипажи «Илов» видели, где начинаются позиции немцев, наши пехотинцы при подлете штурмовиков обозначали передний край сигнальными ракетами. Но в эти злополучные минуты у кого-то из наших тыловиков (штаб, политотдел, снабженцы и др.) сдали нервы, и они в страхе, как бы не попасть под огонь своих самолетов, начали беспорядочно выпускать десятки сигнальных ракет — мы, мол, свои. А ведь до переднего края было еще так далеко! И на наши позиции обрушился жестокий огонь родных «Илов», которых ввели в заблуждение подлые трусы. Как ненавидели мы анонимных мерзавцев, подставлявших многие сотни воинов под смертельную угрозу (конкретных виновников в обоих случаях «не выявили»). Оказывается, бывают на войне и такие люди!

А вот другая, не ужасная, но весьма поучительная для меня история. Начало октября 1943 года. Мы уже больше двух недель сидим в окопах в двух километрах от Большого Токмака. Пришел мой черед покинуть огневую, чтобы помыться, постираться.

В эти два дня опекать оба взвода будет Ваня Камчатный, недавно вернувшийся на передовую после такой же процедуры. Когда стемнело, я отправился к небольшому дому на окраине Токмака, где находился тыл нашей батареи. Старшим там был мой одногодка Василий Бондаренко. Он принял меня радушно, велел согреть воды, снабдить стираным бельем и мылом. Когда я выполнил все задуманное, Бондаренко угостил меня сытным обедом с хорошей дозой спиртного. Спал я в эту ночь по-барски, а утром следующего дня после обильного завтрака мы с Васей, дымя цигарками, вели на скамеечке задушевную беседу.

В это время во двор въехал на повозке помстаршины и гордо доложил Василию: «Привез десять пар отремонтированных сапог!» Тот сразу же громко объявил подчиненным по-украински: «Ану, дiди, кому треба, примiряйте собi чоботи!» Я был возмущен, ведь это — в первую очередь для тех, кто на передовой, и заявил протест моему гостеприимному хозяину. А Василий, улыбаясь, снисходительно ответил: «Xi6a ж можна побувать у водi та не замочитися?» Так откровенно и доходчиво он изложил мне неизбежность «использования служебного положения в личных целях».

После этого урока, так сказать, «на низшем уровне» я меньше удивлялся тому, что вершили командиры постарше. Теперь, бывая иногда на складе ОВС, полностью доверял рассказам Сапожникова об «аппетитах» командира полка Горбачева, которому часто требовались десятки метров бельевой и портяночной тканей. Позже, уже в Восточной Пруссии, видел, как лейтенант и два автоматчика из штаба полка заходили в коттеджи недавно занятого поселка, выносили оттуда и складывали в повозку картины в позолоченных рамах. На мой вопрос ответили, что это для начальства. С чужих слов знаю, что снаряжались даже автомобильные экспедиции в Россию, доставлявшие мебель, ковры, антиквариат, другие ценные и крупногабаритные «трофеи» к месту жительства начальников повыше. (А ведь существовал приказ, по которому всем военнослужащим разрешалось отправлять на родину не более одной небольшой посылки в месяц.)

Наглым, на мой взгляд, образом использовал свое служебное положение начальник строевой части полка капитан Канарский. Под его начальством было четыре человека, включая машинистку, которые вели учет личного состава, потерь, пополнения, оформляли «похоронки» и представления к наградам. К концу войны на груди Канарского, фактически просидевшего эти годы за письменным столом, красовалось пять (!) орденов Красной Звезды.

Вседозволенность многих начальников не знала пределов. Прикрываясь принципом единоначалия, они ни с чем и ни с кем не считались, безнаказанно вершили самоуправство. Уверен, что первые послевоенные «советские вельможи» произошли именно из таких личностей.

Оглядываясь на свое фронтовое прошлое, обнаружил, что и сам был грешен, по меньшей мере в одном серьезном случае явно использовал свое служебное положение, правда, не совсем в личных целях, но все же...

Я уже рассказывал о том, что в Большом Токмаке разыскал Вериных родственников. За год до их освобождения двоюродная сестра Веры вышла замуж за моего ровесника, сельского парня Шуру Черного. Когда произошла наша встреча, члены семьи попросили взять Шуру в нашу батарею, чтобы он был под присмотром знакомого человека, авось уцелеет. В нашей строевой части его в течение пяти минут оформили ездовым батареи. Все было сделано по закону. Грешить мне пришлось позже, когда после значительных потерь в стрелковых ротах полка, объявлялась «тотальная мобилизация» и из батареи по разнарядке «забирали» в стрелковые роты. Шура по всем данным был первым кандидатом в пехоту, и меня страшило, как отнесется ко мне Верина родня, если их зять не вернется с фронта, а я уцелею. Приходилось просить командира батареи отдавать других солдат. Позже, когда я уже командовал батареей, научил Черного нехитрой профессии телефониста, а это исключало перевод в пехоту. Благодаря моим хитростям Александр Черный уцелел.