Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

Теперь о другой категории людей, встреченных на войне. Речь — о ворах.

Непревзойденным специалистом этого рода был солдат моего взвода молодой сибиряк Николай Старых. Он никогда не упускал случая присвоить все, что «плохо лежит», это было его страстью.

Обычно после того, как противник откатывался на новые рубежи, полк совершал долгие марши, во время которых нас то и дело обгоняли техника и грузовики других частей. Сидевшие в кузовах солдаты, поравнявшись с батареей, иногда приветливо и сочувственно, а другой раз с издевкой кричали нам: «Вперед, «Прощай, Родина!», вперед!»

Некоторые машины были доверху загружены имуществом. Эти становились жертвами Николая. Он выбегал из строя, догонял грузовик и, схватившись за борт, забирался в кузов. Через секунду оттуда вылетали на обочину дороги самые разные предметы: солдатские вещмешки, консервы, буханки хлеба, телогрейки, обувь, саперные лопатки, котелки. Вся операция занимала не более минуты, после чего Николай бесстрашно выскакивал из машины и, собрав разбросанные «трофеи», возвращался в строй. Помню его смущение, когда однажды выяснилось, что оба «трофейных» сапога — на одну ногу. «Очень уж торопился», — оправдывался Николай.

Как-то во время ночного марша в Литве Старых надолго исчез из колонны. Возвратившись, он похвалился, что на ближнем хуторе очистил пчелиный улей. Всласть насытился и, чтобы добру не пропадать, принес товарищам куски сотов. Когда рассвело, обнаружилось, что Николая не узнать: все лицо опухло, один глаз вовсе заплыл, другой смотрел сквозь узенькую щелочку.

Последний в жизни поход «за трофеями» Старых совершил в начале февраля 1945 года. Немцы только что оставили небольшой поселок Крагау, и наши пехотинцы, не входя в него, расположились у самой окраины. Это была мера предосторожности, так как все знали: через полчаса или час фрицы по обыкновению подвергнут оставленный населенный пункт беспощадному огневому налету. Но не таков был Николай, чтобы терпеть, как все. Ведь пока пехота не вошла в село, можно без конкуренции и конфликтов завладеть самыми ценными «трофеями». И он отправился за добычей. Когда заговорили немецкие минометы, Николай, как на грех, был на улице. Попавший в грудь осколок мины принес ему мгновенную смерть.

Железным правилом Николая было не воровать у своих, более того, он часто делился добычей с товарищами. Но на моем армейском пути встретились и воры, орудовавшие среди однополчан.

Неприятный случай, когда я пострадал от излишней доверчивости, произошел в начале марта 1945 года. Случайно узнав, что кассир полковой финчасти, пожилой благообразный старшина Писмеров уезжает на недельку к родным в Уфу, я решил во что бы то ни стало передать с ним подарок Вере, которая жила и училась в этом городе. У меня не было ничего подходящего, но я вспомнил, что один из солдат недавно хвалился своим «трофеем» — миниатюрными часиками в золоченом корпусе. Я нашел его и вымолил продать мне «трофей», не раздумывая, согласился на названную им цену. Срочно написал записку Вере, на обороте — ее адрес и передал уже собравшемуся в дорогу Писмерову. В очередных письмах я извещал Веру о предстоящем визите однополчанина с моим скромным подарком ко дню ее рождения. С нетерпением ожидал ответного письма, не сомневаясь, что оценка подарка будет восторженной. Увы, проходили недели, Писмеров не возвращался, а Вера не реагировала на подарок. Наконец, уже в конце апреля, начальник финчасти получил письмо от кассира: тот задержался по болезни, а пакетик, переданный Кобылянским, уворовали в поезде.

Последний раз я стал жертвой вора-однополчанина уже после окончания войны, когда мы были расквартированы в Козельске. Сначала в одной комнате со мной жил лейтенант Орлов, находившийся в резерве. Главная моя ценность и предмет особой гордости — красивые и по ноге сапоги, сшитые умельцем-ездовым батареи из «трофейной» хромовой кожи, — хранились под моей кроватью в ящике из-под патронов. Я же, пока было тепло и сухо, щеголял в летних (верх был сделан из плащ-палатки), удачно сшитых тем же мастером.

Получив вызов в штаб округа за назначением в другую часть, Орлов улучил момент, когда я отправился на службу, извлек мои сапоги, аккуратно закрыл ящик и... был таков. Пропажу я обнаружил через несколько дней, когда пошли осенние дожди. Пришлось купить несколько баночек ваксы и придать брезенту черную окраску, которую приходилось обновлять ежедневно, а то и по нескольку раз в день.

Признаюсь, несмотря на полученные в армии уроки, потребовались годы, чтобы избавиться, да и то не до конца, от присущего мне в молодости простодушия, о котором говорится: «простота хуже воровства».

Война познакомила меня с еще одной, к счастью, немногочисленной, категорией людей, поступки которых имели или могли иметь непоправимые последствия. Речь пойдет о тех, кто, напившись спиртного, превращался в существо, неспособное контролировать свои действия.

Что греха таить, выпить на фронте любили практически все. Исключение составляли, пожалуй, лишь нацмены из среднеазиатских республик, которые, следуя предписаниям Корана, отказывались есть свинину и пить «наркомовские сто граммов». Остальные не пропускали возможность согреть душу водкой или любым другим горячительным напитком. Запомнились наши офицерские пьянки в канун и в начале 1944 года, когда дивизия находилась вдали от фронта в богатой самогоном Чулаковке. Еще больше мы выпивали в Пиллау сразу после окончания войны. Случайно наткнувшись здесь на склад сушеной сахарной свеклы, «специалисты» батареи, среди которых выделялся наш бывший кузнец Сучков, за сутки переделали немецкую походную кухню в гигантский самогонный аппарат и начали гнать отличный самогон. Вскоре Сучкова с аппаратом забрали в распоряжение полкового тыла, но он не забывал, куда придется возвращаться, и лучшую часть продукции, первач, переправлял в батарею. Наши пьянки всегда проходили без серьезных эксцессов, завершались громкими разговорами, песнями, баловством. В период боев пили только дневную «наркомовскую» норму, хотя тыловики накапливали спиртное, в частности, задерживая на сутки-двое сдачу сведений о потерях и получая за счет этого несколько норм на мертвых (без кавычек) душ. Хозяйственники имели возможность выпивать без меры даже тогда, когда мы были вынуждены воздерживаться. Часть накопленной водки предназначалась для командира подразделения.

На фронте я узнал, что существуют (к счастью, довольно редкие) личности, которые, выпив сверх определенной дозы, способны совершить ужасные поступки. Был, например, в нашей батарее помстаршины Федор Жураховский. Перед войной он служил в киевской городской милиции. На фронте неразлучным другом Федора стал наш артмастер сибиряк Борис Сабанин. Как-то, выпив сверх меры, они по какому-то пустяку всерьез рассорились, и разгневанный Федор заорал на Бориса: «Не замовкнеш — уб'ю!» Борис в ответ распахнул шинель: «Стреляй!» И Жураховский выпустил в друга очередь из автомата. Как он раскаивался, как плакал, когда мы хоронили Сабанина! В наказание Федора отправили в штрафной батальон. Возможно, он уцелел: ведь до конца войны оставалось всего три месяца.