Оттокар Чернин - В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Согласно совещаниям в Крейцнахе от 18-го числа сего месяца было решено в дальнейшем обсудить в соответственном духе также и вопрос о присоединении Румынии, в связи с интересующими Германию вопросами о Курляндии, Литве и Польше.

Ваше пребывание в Берлине доставило мне, дорогой граф, особенное удовольствие, так как оно дало мне возможность обсудить интересующие нас вопросы с полной откровенностью. Я надеюсь, что и в будущем нам представятся случаи длительного и непосредственного обмена мнений для совместного обсуждения вновь возникающих проблем и для реагирования на них с обоюдного соглашения.

Искренне уважающий вас и преданный вам

Я ответил государственному канцлеру, что приветствую вполне естественное требование соблюдения полной откровенности, но подчеркивал, что я не разделяю его оптимизма. Далее я отметил, что переутомление, заметное как в Германии, так и у нас, подсказывает необходимость добиться мира своевременно, то есть до начала революционных выступлений, так как всякие волнения, конечно, были бы пагубными для благополучного проведения мирной политики. Германское отношение к бельгийскому вопросу представляется мне совершенно ошибочным, так как ни Антанта, ни Бельгия никогда не согласятся на условия, выставленные канцлером. Я не скрывал, что считаю его точку зрения серьезным препятствием делу мира и что она для меня тем менее понятна, что находится в прямом противоречии с волей рейхстага.

Затем я остановился на необходимости выяснить, наконец, наши минимальные требования, причем вопрос об осуществимости свободного и мирного присоединения Польши и Румынии к Центральным державам должен был, по моему мнению, играть очень важную роль.

Наконец, я еще раз подчеркнул, что стою на точке зрения германского рейхстага, требующего мира без аннексий и контрибуций, и что я считаю совершенно недопустимым, чтобы германское правительство игнорировало соответствующие резолюции рейхстага. Я говорил, что вопрос не в том, хотим ли мы дальше воевать, а можем ли мы это сделать, и что моя совесть обязывает меня своевременно обратить его внимание на то, что мы должны во что бы то ни стало кончить войну.

Доктор Михаэлис стоял ближе к пангерманским кругам, чем его предшественник. Совершенное непонимание пангерманцами истинного положения вещей способно было вызвать истинное недоумение. Меня они ненавидели так, что просто избегали, и у меня было очень мало случаев вступать с ними в переговоры. Да и обратить их было, в сущности, невозможно. Я вспоминаю один-единственный случай, когда ко мне в Вене заехал представитель их печати с целью высказать мне условия, на которых его группа готова заключить мир: аннексия Бельгии, часть восточной Франции (Лонгви и Бриэ), Курляндии и Литвы, выдача английского флота Германии, и я уж не знаю сколько миллиардов компенсации и т. д. Я принял этого господина в присутствии посла фон Визенера, и у нас обоих было впечатление, что в данном случае может помочь только доктор.

Между идеями государственного канцлера Михаэлиса и моими находилась целая пропасть. Никаких точек соприкосновения между нами не было. Вскоре после этого он вышел в отставку и был замещен настоящим государственным деятелем графом Гертлингом.

Приблизительно в это же время за кулисами разыгрались очень важные события, имевшие решающее значение на дальнейший ход вещей.

Некоторые лица, не занимавшие ответственного положения в стране, но имевшие доступ в тесный круг, в котором рассматривались дипломатические вопросы, позволили себе чреватые последствиями нескромности и вмешательства. Называть их здесь по именам не имеет смысла (тем более что лица, стоящие во главе политической жизни, и сами узнали сущность этих переговоров лишь много позже, и даже тогда не во всех их деталях – и во всяком случае, в такое время, когда пацифистские тенденции Антанты, по существу, уже замирали [23] Разоблачения Эрцбергера, сделанные графом Веделем и Гельферихом, являются лишь одним звеном этой цепи. Эрцбергер действовал при этом вполне bona fide ( лат .: добросовестно). – Примеч авт . .

В то время не было никакой возможности осветить лабиринт этих переплетающихся и противоречащих фактов. Однако несомненно, что весной или ранним летом 1917 года среди влиятельных кругов как наших союзников, так и Антанты, распространилось убеждение, что основы Четверного союза поколеблены. В тот самый момент, когда более всего требовалось подчеркнуть неразрывность нашего союза, создалось впечатление прямо противоположное, – и Антанта, разумеется, радостно приветствовала эти первые признаки разложения Четверного союза.

Я не знаю, удастся ли когда-нибудь вполне выяснить обстоятельства, связанные с этой эпохой. Сейчас время для этого не пришло. Для выяснения дальнейшего достаточно установить следующее. Весной 1917 года завязались сношения с Парижем и Лондоном. Первые переговоры создали впечатление, что западные державы готовы использовать нас как посредника между ними и Германией с целью заключить всеобщий мир. Но через некоторое время ветер подул в обратную сторону, и Антанта стала стремиться к сепаратному миру с нами.

Некоторые существенные детали по этому вопросу я узнал лишь впоследствии – частью ко времени моей отставки весной 1918 года, а частью лишь во время катастрофы 1919 года. Немало раздавалось голосов, обвинявших меня в двойственности политики и в том, что в Берлине я говорил совсем иное, чем в Париже. Эти обвинения исходили от личных врагов; это была сознательная клевета, повторяемая обывателями, которые совершенно не были в курсе дела. Факт тот, что в то самое время, как я узнал об этих событиях, в мои руки попали документы, ясно доказывающие, что я не только ничего не знал, но и не мог знать.

Астрономические аппараты иногда указывают на происшедшие в мире сотрясения, причина которых сначала кажется наблюдателю необъяснимой. Нечто аналогичное испытывал тогда и я, но не имея, при этом возможности доказать, что в том мире, по ту сторону окопов, происходят события, остававшиеся мне непонятными. Я констатировал действие, но не мог определить его причины. Среди голосов Антанты, благоприятных миру, стал все чаще звучать посторонний мотив. Тревога и стремление к миру были там очевидно сильнее, чем когда-либо, но последнее как будто обусловливалось мнимым расторжением союза и надеждой на его распадение.

Один из моих друзей, гражданин нейтрального государства, сообщил мне летом, что он слышал из хорошо осведомленного источника, будто французское министерство иностранных дел рассчитывает на то, что двуединая монархия намерена отделиться от Германии. Разумеется, это должно было бы изменить всю военную конъюнктуру.