Оттокар Чернин - В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Ты же, дорогой друг, впадаешь в двойную ошибку. Во-первых, по окончании войны нам все равно придется заняться социальными вопросами, нравится нам это или нет, и мне представляется чрезвычайно существенным привлечь к этому социал-демократов. Социальная политика для нас отдушина, которую мы должны раскрыть, чтобы выпустить лишние пары – иначе котел лопнет. Во-вторых, ни один из нас, министров, не может согласиться на то, чтобы на него пало подозрение в саботаже. Народы, может быть, и снесут еще некоторое время бремя войны, но только при условии, что они поймут и убедятся, что иного исхода нет, – что над нами господствует vis major – что, другими словами, идея мира разбивается об обстоятельства, а не о дурную волю или глупость министров.

Перед прочтением тронной речи во дворце депутат K.X. Вольф устроил мне по этому поводу целую сцену, говоря, что “мы сошли с ума, что все это будет учтено в собрании делегаций”, и так далее в том же духе, – у него тоже создалась совершенно ложная связь между отказом от ввоза пошлины на продовольствие и Стокгольмом.

Ты совершенно прав, говоря, что Германия не должна касаться наших внутренних дел. Но ведь германцы же нисколько и не вмешивались в вопрос о ввозе продовольствия. Если же они опасаются антигерманского курса и поэтому в душе стоят за обложение ввоза продовольствия, то ведь мы сами несколько виноваты в этом. Все дело в том, что берлинцы страшно боятся измены.

У меня в горах есть парусная лодка, которая всегда немного тянет к штирборту, то есть, когда руль поставлен совершенно прямо, она все же невольно клонит немного вправо. Чтобы парализовать этот дефект, рулевой должен всегда забирать немного к бакборту – только при таком условии он может удержаться на прямом курсе. Он должен “идти против”. Так же сейчас ведет себя и ладья венского правительства. Она находится в постоянной зависимости от курса, принятого союзом.

Конечно, если предположить, что мы в силах осуществить крутой поворот, то мы можем двинуться и по течению Антанты; но в таком случае надо иметь смелость провести этот поворот с полной решимостью. Нет ничего глупее этого кокетничания с изменой, которой мы в действительности не допустим; мы теряем всякую почву в Берлине и ничего не выигрываем ни в Лондоне, ни в Париже. Но к чему я тебе пишу это? Ведь ты придерживаешься моего взгляда, и тебя мне обращать в эту веру не приходится.

А о Стокгольме мы еще поговорим.

В данном случае Тисса был фактически обращен и не делал больше никаких возражений относительно венгерских социал-демократов. Отрицательные результаты Стокгольмской конференции общеизвестны.

Как уже было указано выше, пока еще невозможно подробно рассмотреть все различные попытки заключить мир и все переговоры по этому поводу. Помимо вышеупомянутых переговоров между Ревертерой и Арман были протянуты еще и другие щупальцы – в виде, например, состоявшихся несколько позднее переговоров между послом Менсдорфом и генералом Смутсом; переговоров, обсуждавшихся впоследствии в английском парламенте. Мне кажется неуместным останавливаться на них сейчас. Но я могу и хочу передать ход мыслей, лежавший в основе попыток заключить мир летом 1917 года и в конечном счете погубивший их все.

Вышеприведенные последние отчеты передавали взгляды Антанты с полной точностью: с Германией «пока» говорить невозможно. Франция настаивает на возвращении Эльзас-Лотарингии, и вся Антанта требует полного устранения германского милитаризма. Но Германия не «созрела» до выполнения этого требования и поэтому, по мнению Антанты, переговоры бесцельны. Что касается нас, то дело обстоит иначе. Получилось впечатление, что мы могли бы заключить сепаратный мир, причем подразумевалось, что мы готовы на жертвы. Лондонские постановления якобы выяснили положение раз навсегда, и оно теперь уже не подлежит изменению. Уступки в пользу Румынии, затем уступки Триеста и немецкого Южного Тироля – Италии, как и дальнейшие жертвы югославянскому государству, теперь неизбежны. Также неизбежно и полное преобразование двуединой монархии на началах федерализма.

Мы отвечали, что в такой форме односторонний отказ от австро-венгерских и германских территорий, разумеется, немыслим. Но мы все же считаем, что, при условии соглашения по некоторым определенным пунктам, территориальный вопрос все же не натолкнется на непреодолимые препятствия. Но, конечно, Антанта не должна предписывать условий, точно победитель побежденному. Побежденными нас никак нельзя назвать, но, несмотря на это, мы все же не стремимся непременно удержаться за пограничные столбы двуединой монархии.

Мы поэтому думали, что при условии некоторой доли доброй воли со стороны Антанты согласить противоречивые интересы все же возможно. Неприемлемы предложения вроде отдачи Триеста, Боцена или Мерана, как и предположение, что мы можем заключить мир за счет Германии. Я указывал на положение на фронте и на полную невозможность соглашения на проекты Антанты. Я говорил, что полон надежд на будущее, но что если бы дело даже и обстояло иначе, я бы не заключил мира при настоящих условиях, потому что Антанта предписывает условия, которые были бы понятны только, если бы мы были повергнуты в прах. Отказ от Триеста и доступа к Адриатике так же немыслим, как безусловный отказ от Эльзас-Лотарингии.

Государственные деятели нейтральных стран подтверждали мое убеждение, что Антанта мыслит в рамках не нейтрального, а победоносного мира. Это было ясно всему населению нейтральных держав. Но в Англии существовали различные направления. Не все мыслили одинаково с Ллойд-Джорджем. Было бы чрезвычайно желательно добиться личных совещаний; они бы многое выяснили. Я всегда хватался за такие рассуждения обеими руками.

Главное затруднение заключалось, как мне говорили, в следующем рассуждении Антанты: Германия проявила необыкновенную военную мощь, но она на этот раз все же не была достаточно подготовлена к войне; у нее не было достаточно сырья, она не запаслась достаточным количеством продовольствия и не построила достаточно подводных лодок. Антанта в душе убеждена, что хотя Германия, может быть, и согласится сейчас на очень неблагоприятные условия, она все же сделает это только с целью выиграть время и использовать его как передышку перед новой войной. Тогда она исправит все упущения и «начнет сызнова». Поэтому Антанта считает, что необходимым предварительным условием мира или даже совещания об условиях мира, является точно выраженное согласие на полное уничтожение германского милитаризма.

Я отвечал, что никто и не думает о дальнейшей войне и что я совершенно согласен с Антантой в том, что необходимо создать для этого необходимые гарантии. Неприемлемы лишь одностороннее разоружение и демобилизация Центральных держав или Германии. Пусть Антанта ясно представит себе, чего она требует: чтобы армия, вторгнувшаяся далеко в пределы неприятельской страны, полная веры и надежды и уверенная в победе, внезапно, в один прекрасный день сложила бы оружие и исчезла бы с лица земли. На такие условия никто не согласится. Что же касается общего разоружения всех держав, то оно возможно, и даже необходимо, – так же как введение третейских судов и международного контроля. Они бы явились, по моему мнению, вполне приемлемой базой для переговоров.