Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Сегодня отправила Вам отсюда большое письмо Орла, где он, «вроде бы сам», говорит о необходимости издать «Прозу». Вместе с этим письмом посылаю ему (из Москвы, куда Гарик завтра едет) ответ, который, может быть, (авиа) застанет его еще в Ленинграде; во вторник он собирается якобы в Москву. Прошу его заняться «застолблением» этого участка (прозаического) во время его пребывания в Москве, всячески пугая его (да опасность и вполне реальна) возможностью вмешательства всяких швейцерш и оттенов. И Вы подогрейте его на этот счет, когда с ним увидитесь. Пишет, что тираж (Библиотеки поэта) в последний момент увеличили с 30 до 40 тыс., может быть, и нам «в свете этого» обломятся экземпляры…

Смысл сидеть мне в Тарусе, с рыбой, Тирсой или бэз, нет никакого. Мы жжем дрова из запаса будущей весны: быт — очень труден: холодно: гололед; того и гляди, трахнешься, еще чего-нибудь сломаешь. Колонка постоянно выходит из строя; а когда действует — вокруг нее ледяная горка: трудно и страшновато воду носить! У А. А. болит правая рука; хозяйничать в прежних объемах и в до-петровских условиях ей очень тяжело. В это же время квартира со всеми отоплениями-освещениями пустует, а квартплата идет. Нелепо! Ну а главное — сколько можно лечиться овсянкой, даже с проблематическим приложением вареного «мняза» — невемо от чего, запуская и так запущенное здоровье? То, что я «гоню» Тирсо, отношу все же не только за счет весьма проблематических прелестей карантинной Тарусы и не предугаданной и неподготовленной зимовки (насильственной к тому же!), сколько за счет своей прелестной трудоспособности, несмотря ни на что и наперекор всему! Состояние, в котором я нахожусь (физически), можно выразить, что, мол, еще дюжу : а что будет завтра — не знаю; это довольно неуютно. Худеть (мне), конечно, полезно, но — до каких пределов? Надо же когда-то и окрепнуть хоть чуть? А я, например, боюсь ехать сейчас в Москву (побоялась бы) с гурьевской пересадкой, т. к. вовсе не уверена — я-то! — что одолею 4–6 километров. Пёхом между двумя автобусами. Так что все это не так весело. Оказывается, карантин должен был кончиться 10-го декабря. Вспыхнула коровья эпидемия снова — теперь уж не доезжая Гурьева. Посмотрим: если это продлит карантин еще на 40(!) дней, то примем меры, чтобы как-то выдираться; я об этом напишу Вам особо, и, если возможно, Вы поможете, ибо отсюда мы вряд ли чего-нибудь добьемся. Здешнее начальство никаких прав не имеет за пределами района, а что в Калуге хлопотать, что в Москве… Завтра отсюда выбираются наши соседи — Валерия с супругом; Валерия уже успела полежать в больнице, а Сергей Иасонович [1082]— трахнуться об лед с какой-то посудой в руках, которую перебил; после чего слег сам, и, говорят, «заговариваться» стал; ему уже сильно девятый десяток… В свете чего больница дала им какую-то «бумагу», которую они вполне заслужили «от Господа Бога», и завтра посадят их на машину и в сопровождении врача отправят в Москву через все санитарные кордоны. Отвечать за них, и не дай Бог хоронить за свой счет, здесь не хотят, и правильно делают. Нам же такой «бумаги» не схлопотать, мы — молоденькие! Ну, ладно; об этом — потом. Насчет Марии Ивановны [1083], — конечно, денег ей подбросить неплохо, но, простите за прозу, надо бы расписку , за что и в счет чего получено. Потом можно и концов не найти. К счастью , в моих дебрях, по-моему, сохранилось и ее первое письмо [1084], в котором она изъявляла желание дать мне (в смысле подарить) «Каменного Ангела»; уже потом последовало продиктованной Асей и Валерией. Как бы там ни было в дальнейшем, с Асей не «ссорьтесь» и не «грубите». Никаких «правд» она не понимает и не воспринимает , а вредничать будет. Лучше всего ее спускать на тормозах. От тетради она не отстанет , а мы будем затягивать и оттягивать, сколько нам потребуется. Если с «Искусством» выгорит дело, то и тетрадь потребуется нам надолго. Я надеюсь, что с сигналом «Библиотека поэта» пришлет и остатние деньжата за книгу; Вам много потребуется, если — Мария Ивановна, и выкупить «наши» экземпляры, и т. д. Пожалуйста, записывайте всё, что будете тратить на эти и прочие цветаевские и околоцветаевские дела. Там же еще и Тирсо. (Т. е. — Сашке. Кончил ли он подстрочники хоть? Мне надо уже просить Инку присылать продолжение, чтобы — карантин — не карантин — не получилось разрыва.) — Воробейчика с ее «половым вопросом», да еще навязываемым… Вам!!! — Мне — только жалко; не судите строго ее и Вы, ибо впадете в ту же ересь «своей колокольни», правда, вполне объективно говоря, наша колокольня и мне кажется куда выше ейной: но может быть, на ейной колокола звончее; досадно, что колокол звонит на этот раз о таком подонке, как юный перебежчик в Лидочкины объятья… Всё — суета сует и всяческая суета! Простите за сухость моей «миссивы» [1085]и вечную спешку. Я Вас очень люблю и всегда за Вас и на Вас радуюсь: об этом писала недавно, и примите это к сведению. — Хорошо, что у Вас в «Искусстве» «свои люди»: надо будет, возможно, столковаться, чтобы проблематический гонорар за еще непереведенного Тирсу пошел бы в пенсионный фонд и год — не раньше и не позже; но об этом есть время подумать.

Крепко целую. Будьте здоровы. Сердечный привет Вашим.

Не забудьте — 9 декабря день рождения А. А.!

Милый Рыжик, вот уже несколько дней собираюсь Вам написать, всё сил не было — в смысле времени: как-то Тирсо всё поглощал, а я просто засыпала в этой лямке. Кроме того, нас осчастливил такой ужасающий гололед, что и думать было нечего, чтобы добрести до почтового ящика; ежеутренней проблемой было добалансировать до Суслиных (за молоком) и от них — (с молоком); до колонки (за водой) и от колонки (с водой). Теперь высыпал распрекрасный снежок, украсивший каждую веточку! До чего красиво! А главное — сработала наконец снежная служба безопасности пешеходов. Мы получили (в основном, конечно, я!) всё, всё Вами посланное: и газеты, и «Дни поэзии» (естественно, хватит с меня и четырех №!), и письма, и лекарство. Не могу сказать, как меня обрадовала находка муромцевского «Старого Пимена» [1086]. Это просто чудесно: и главное — из тех важнейших, необходимейших для ведения Цветаевой и ее путей творческих — вещей, которые переводят нас из мира догадок в мир вещественных доказательств! Из мира неконкретностей (и догадок, и смутных воспоминаний, и т. д.) в мир столь же реальных, как городские вокзалы и стальные рельсы, — путей отправления. Вы молодец. Конечно, это нужно использовать в примечаниях или врезке, но умело, соблюдая дозировку, так сказать, и, желательно, не указывая «Россию и славянство»; думаю, при умелой подаче материала это удастся. Такого рода материалы особенно важны для будущей серьезной работы о Цветаевой, и поэтому слишком их раскрывать сейчас для Викиных и прочих скороспелостей не стоит. Получила, кстати, от Вики печальную и неконкретную записочку, в которой она пишет, что «новостей хороших нет, так что и писать не о чем»; из чего заключаю, что, может быть, именинные посулы Вашего «Витюши» насчет удаления Вики из подвластных ему рядов не лишены оснований. Притом, конечно, и выход «Дня Поэзии» с неподписанной публикацией не обрадовал ее; и т. д. и т. п. Конечно, очень (Шушина лапа) хорошо, если в «Искусстве» выгорит дело с пьесами. Но нам обеим, а в особенности мне, нужно немало времени для подготовки к комментариям. Очень небольшая (по объему) часть нами сделана для ленинградского тома. Трудоемки по работе над, прожорливы в смысле времени, комментарии к Казанове (надо отыскать то именно, нам неизвестное, издание, полуапокрифичное, мемуаров, по которым работала мама; сличить с изданием «Сирены» [1087], которое у нас уже было в руках). С грехом пополам, если не на 3/4 с грехом, прокомментирована одна из пьес о Казанове, из которых (комментариев) выпал подтасованный в полуапокрифическом издании, с которым работала мама, краеугольный эпизод с надписью на окне [1088], отсутствовавший в томах «Сирены». Много работы и над «Федрой». Что особенно трудно, т. к. в этой области мы с Вами полные нули: для работы над циклом «Романтики» надо перечитать немало пьес , которые не могли не повлиять на создание пьес цветаевских: не только из тогдашнего репертуара «Студий» МХТ, но и вокруг Оного. Ибо, если трактовка цветаевских пьес — именно цветаевская ( не без Ростана [1089]), то тематика и образы, думаю, пришли извне. Органически ее — Казанова; Тезей и Федра — поздний период творчества, который я хорошо помню. А вот над ранней романтикой придется поработать. Думаю, что она — часть ранней романтики переходного (от дореволюционного к революционному) периода русского театра вообще : но без революционности. Даже революционный драматург Луначарский [1090]был сугубо романтичен в своей драматургии — персонажах, диалогах. Сколько потребуется времени, если всерьез? (причем работу всерьез не обязательно будет всю раскрывать в данных примечаниях; добрую половину надо будет Вам сохранить для когдатошней самостоятельности и большой работы — как и Муромцеву, и много другое). — С Тирсо я буду занята, верно, до января включительно — при очень быстрых темпах. После мне необходима месячная передышка, т. е. отдых. Попросту. Я очень устала, да и проболела уже почти 3 мес.: надо будет в течение месяца «ремонтироваться» и отдохнуть. Что остается? Март? — и половина апреля, может быть. Там вскоре «обратно» Таруса: ее всецело передоверить А. А. уже невозможно, и никогда возможно не будет. Правая рука ее уже пришла в нерабочее состояние за то время, что она здесь занималась немудрящим хозяйством. А. А. — при всей ее энергии и доброй воле, больше работать физически нельзя, иначе она обезручеет совсем. Нельзя даже чистить картошку… Значит, весной надо будет мне приехать в Тарусу, наладить всё на «весенне-летний» лад и потом периодически ездить в Москву работать. Это можно будет — если мне самой удастся починиться и окрепнуть. Потом надо будет выехать из Тарусы пораньше с тем, чтобы с наступлением холодов вернуться на 3–4 дня, укрыть розы и т. д. и после этого пристально работать до конца года. Задача в том, чтобы в марте-апреле подготовить достаточное количество сырья , чтобы работать над ним в Тарусе — до следующей поездки — и т. д. Значит, я считаю, что нам обеим на подготовку текстов и примечаний надо не меньше года — 1966: (е.б.ж.!) [1091]Конечно, рукопись пьес можно подготовить и сдать раньше. Речь о примечаниях (комментариях). Я бы лично предпочла, чтобы статью писал все же Орлов, ибо нам вдвоем легче влиять на него и подсказывать ему (если бы он знал!!!) и выдержать единую линию статьи и примечаний (комментариев). Это немаловажно для общего лица книги. Для данной, именно цветаевской, книги, Антокольский напишет много трескучих глупостей: он мало понимает (ибо для него проза Анастасии Ивановны и Марины Ивановны равнозначаща, и именно он устроил Асино словоблудие в «Новый мир»). Он поверхностен, восторжен, ничего не поймет по существу в поздней драматургии и т. д. Кроме того, о Цветаевой он знает чрезвычайно мало, а «просвещать» его некогда. И написанного ею он почти не знает; снабжать его тоже некогда. К тому же Орлов соблюдает « чувство меры на сегодняшний день », сумеет «обойти», скажем, «Фортуну», т. е. подать ее; он многое сохранил в «нашем» томе, благодаря своим сугубо нынешним оценкам: бог с ними, что завтра они устареют, но сегодня это помогает выходу книги, он обязательно дозирует мед с дегтем, это, увы, нужно. А Антокольский все же — поэт: своим фейерверком он будет освещать не то и не так, пусть это освящение и будет в тридцать раз талантливее и эффектнее орловских полутонов и поэтически оправданнее и правдивее… (Господи, какое всегда многословие и суесловие — письма!). — Объем? Вот уж не знаю: это уж Вы прикиньте, скажем, взяв за приблизительную основу то, что нами уже сделано для «Библиотеки поэта». Учитывая, что комментарии к пьесам о Казанове будут куда «многословнее», чем, скажем, к «Каменному ангелу»; что «Федра» будет несколько, меньше, думаю, чем «Тезей»; что «Романтика» [1092]должна, думаю, обрасти какими-то параллельностями и ссылками на драматургию того периода (русскую, скандинавскую, французскую, может быть, даже и итальянцы? «Принцесса Брамбилла» [1093](если она итальянская — это кажется Антокольский? «Принцесса Турандот» [1094], сказочность и пр.), что по «Фортуне» должен быть порядочно исторический экскурс по персонажам, мемуары Герцога Лозена [1095]и параллельный французский мемуарный материал. Еще и черновые варианты. Учтите также, что это — сиречь комментарии — в общем-то — резина : мы можем и растянуть, и ужать. Я просто не представляю себе, в каком реальном количестве печатных листов может выразится эта, пока что, туманность.