Бекси Кэмерон - Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Их отпечаток. Их кровь. Их ребенок.

Я провела последние пятнадцать лет, пытаясь стать кем-то другим, кто отличался бы от человека, которого они родили, настолько, насколько это вообще возможно. Пыталась скрыться от правды: я ближе к этим людям, чем хочу думать.

Я давала себе одно умение и свойство за другим – новый акцент, прически, новое имя, новая личность, построенная на базе карьеры. Шутница, опекун, человек, который нравится людям, амбициозная, но внутри я все еще оставалась тем же ребенком? Контролируют ли они меня даже сейчас, спустя столько лет?

– М-м-м-м-м-м-м-м, – говорит Паз.

Как долго я так просидела – молча, пялясь в никуда?

Паз выглядит так, словно прикусил язык.

– Что? – оборонительно спрашиваю я.

– Ничего, мы поговорим об этом в другой раз. Думаю, тебе нужно еще выпить и хорошенько выспаться.

– Нет, ты начал, так продолжай, – настаиваю я.

– Ну, я никогда не верил тебе, когда ты рассказывала, что простила своих родителей, – говорит Паз.

– Что? – почти выкрикиваю я.

– Прости, я знаю, что ты верила, что это так. Знаю, что ты думала, что все в прошлом и покрылось пылью и что ты можешь совершить то путешествие и быть объективной, и сможешь провести с ними дебаты. Но я на это не купился.

– Тем не менее именно это я и сделала. Простила их. Много лет назад я сказала тебе, когда это произошло. Я должна была простить их, чтобы преодолеть это. Чтобы преодолеть прошлое.

– В том-то и дело, ты не преодолела прошлое. Посмотри на себя, ты зла. Это так очевидно, неужели никто тебе не говорил? Ты не простила дерьмо, которое с тобой делали! Ты лжешь себе, если думаешь, что это так. – В его голосе лишь беспокойство за меня – нет смысла до него докапываться, я ничего от этого не выиграю.

– Я преодолела это, – говорю я и тут же понимаю, как смешно звучат мои слова.

– Если ты считаешь, что не должна позволять себе чувствовать то, что чувствуешь, если ты не позволишь себе осознать, что произошло сегодня и какую боль тебе причиняет, – это может серьезно тебе навредить.

– Если ты пришел сюда только для того, чтобы рассказать мне о том, что я жалкая, слабая, глупая и застряла в прошлом, можешь валить отсюда, – говорю я.

– Я ничего этого не сказал, Бекси, – отвечает он.

– Черт, прости. Мне жаль, я не собиралась вываливать это на тебя.

Мне на самом деле жаль, я искренне прошу извинения.

– Все в порядке, я понял. Выпей, – говорит Паз, наливая мне еще виски.

Я делаю большой глоток, он обжигает; я почти давлюсь. Если хочешь успокоить нервы, то почему виски? Почему не что-то помягче вроде стакана молока? Я смотрю на коричневую жидкость со льдом, в которой, кажется, кружится полуправда, мои слабости, мое прошлое.

– Я по-настоящему зла, – заявляю я.

Паз садится рядом со мной и кладет свою руку на мою.

– Учитывая то, как подло твои родители предавали тебя, я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь не чувствовать злости. Это, твою мать, отвратительно. – Я киваю и кладу голову ему на плечо, и Паз продолжает: – Если бы я был здесь во время вашего разговора, я бы вырубил твоего отца. Ты же знаешь это, да?

Я киваю опять. От его доброты у меня глаза делаются на мокром месте. Я отпиваю еще виски и крепко прижимаю ладони к векам, словно могу заблокировать то, что теперь так очевидно.

– Я зла на себя, если честно. Одно то, что они вернулись в мой гребаный дом, заставляет меня чувствовать себя отвратительно и быть жестокой к себе. Почему я дала им трибуну? Я не должна была делать этого, я не должна была быть режиссером, не должна была начинать этот проект – он не имеет смысла. И говорить с моими родителями тоже не имеет смысла. Чего я надеялась добиться?

Паз пытается меня успокоить:

– Взгляни на это со стороны. В определенной степени такие вещи – часть твоего процесса понимания и примирения с прошлым и твоим детством, часть путешествия. Даже если этот фильм никогда не выйдет, он все равно является важной вехой в твоей жизни.

Я знаю, что то, что он говорит, логично и правильно, но я не в том состоянии, чтобы прислушаться к хорошему совету.

Не сейчас.

– Нет… почти не бывает дня, чтобы я не думала: «Почему я это делаю? Зачем я это делаю? Я что, сумасшедшая?»

Я убедила себя в том, что выросла из того, что они сделали со мной, стала сильным бойцом. Вопреки им я завоевала мир. И у меня были миссия и цель. С каждой коммуной, к которой я присоединялась, я словно отменяла ошибки прошлого. Я убедила себя, что преодолела мое детство, что я простила родителей и что я прозрела.

Я, твою мать , прозрела.

И вот что поражает меня. Хотя они меня отталкивают, а я никогда не прощу им некоторых вещей, которые они совершили, хотя я вижу, что они – патологические лжецы и газлайтеры, есть часть меня, которая до сих пор хочет, чтобы они любили меня; которая все еще чувствует себя абсолютно недостойной любви. Чувствует, что я никогда не буду достаточно хороша, если у меня не будет их любви. Но их любовь недостижима. И часть меня до сих пор спрашивает себя, несмотря на то чего я добилась: были ли они правы? Я – плохая, недостойная девочка?

Я спрашиваю себя: может ли быть так, что все, что я делала с тех пор, как ушла, я делала лишь для того, чтобы доказать, что они не правы?

Мне внушали с момента изгнания бесов и раньше, что я должна все время доказывать, что хороша. Я хороший человек, или я веду себя как хороший человек, чтобы люди любили меня? Я амбициозна или просто на каком-то уровне думаю, что, если буду вести себя амбициозно, это заставит мир верить, что я чего-то стою, вообще стою чего-нибудь ?

Ради чего было все это путешествие? Просто какая-то гигантская дурацкая экспедиция, чтобы улучшить мое самочувствие, мое отношение к себе? Никак не связанная с детьми, с которыми я познакомилась, не связанная с поиском правды? И если я органически не способна сидеть напротив людей, о которых и сердцем, и разумом знаю, что они – преступники, и найти в себе смелость призвать их к ответу, то в чем же суть?

Я не смелая, я не воин.

Я чувствую, что задыхаюсь, и не могу по-настоящему заставить себя произнести вслух ничего из того, что ощущаю внутри. Я полая, пустая, я никогда не чувствовала себя более оторванной от себя, от того, кем я себя считаю и кем хочу быть. И, что хуже всего, я чувствую, что оказываю ей, той маленькой девочке, которая столько пережила, медвежью услугу.

Я не могу постоять за себя против них .

Я не могу даже постоять за нее .

Мои родители познакомились в психиатрическом отделении больницы Лестера.

Мама родилась в 1952 году в Дербишире, в семье, где кроме нее было еще двое детей. Она была старостой школы, веганом, участвовала в спортивных соревнованиях графства и аккуратно посещала церковь. Также она стала первой женщиной ее окружения, получившей университетскую стипендию.