Бекси Кэмерон - Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

– И… – я вытаскиваю руку, чтобы сделать глоток пива, – путешествие не закончено.

– Продолжай, – просит Паз.

– Мои родители в городе.

Он бросает на меня взгляд, полный тревоги.

– Я знаю, знаю, но на сей раз это будет по-другому… все изменилось, – говорю я.

Я содрогаюсь, вспоминая ночь, когда мы с Пазом отпаивали меня виски, и я сидела в ступоре, разрушенная встречей с родителями. Ночь, когда он сказал мне, что очевидно, что я не простила их.

Возможно, он тоже вспоминает ту ночь.

Затем Паз садится прямо и спрашивает почти по-деловому:

– Когда схватка?

Выражение его лица изменилось. Возможно, так выглядят люди, уставшие от попыток защитить тех, кто им небезразличен.

– Завтра, в Маргейте, – говорю я.

Он резко вдыхает. Я пытаюсь понять по его лицу, что он чувствует: он хочет пойти со мной? Считает, что должен предложить это? Мне хочется, чтобы он был рядом, но также у меня есть ощущение, что на этом отрезке пути он не сможет меня поддержать.

Паз открывает сумку.

– Ну, тогда тебе понадобится это, – говорит он, кладя мне на колени красное клетчатое одеяло.

– Это одеяло женщин-воинов масаи [41] Масаи – полукочевой африканский народ, живущий в саванне на юге Кении и на севере Танзании. Масаи являются одним из самых известных племен Восточной Африки. .

Одеяло тяжелее, чем кажется визуально, синие нити вплетены в грубую фактуру. Взяв его, я прослеживаю пальцами очертания клеток.

– Я привез его для тебя, потому что… ну, я думал, оно тебе понравится. Но теперь оно сможет… ну, защитить тебя. Или я выбрал его для тебя, потому что ты – воин.

Он улыбается, но его глаза серьезны.

Мой взгляд затуманивается.

Не говори ничего.

Я не хочу, чтобы Паз видел, что за комок эмоций застрял у меня в горле из-за того, сколько доброты в его подарке, и от мысли о предстоящей мне битве.

– Становится поздно, я должен тебя покинуть, – говорит он.

Поднявшись, чтобы уйти, Паз поворачивается и обнимает меня.

– С тобой все будет хорошо. Ты это знаешь, да?

Я киваю.

– Ты сможешь, – шепчет он в мои волосы.

Я смотрю на него, чтобы набраться уверенности. А потом он меня целует.

Дорога в Маргейт вьется по сельской местности. Раннее утро серое и влажное. Воздух немного зябкий, что на американских дорогах случалось редко. Одеяло, которое мне подарил Паз, лежит у меня на коленях, и я не переставая касаюсь его грубого края. От моего дыхания окно затуманивается, пока я не сдаюсь наконец и не набрасываю на плечи накидку, чтобы согреться. Хотя сегодня все иначе, чем в прежней поездке, у меня такое чувство, словно я и не покидала шоссе.

Может, это просто еще одна миля того же путешествия.

Может, именно сюда я и направлялась с самого начала. Я больше не нервничаю, я чувствую, что то, что я делаю, – правильно.

Я люблю тот момент в путешествии, когда вдали неожиданно возникает море. Оно словно плывет над землей, отражая небо. Открыв окно, я пробую соленый воздух на вкус – он взбадривает меня, как удар хлыста. Проезжаю мимо места, где на эту землю вторглись викинги. Пляж находится недалеко от города, где родился мой отец. Я помню, как он рассказывал нам в детстве, что мы – потомки северных воинов. Не знаю, насколько это правда, но в результате мы целый год втайне играли в викингов, бросаясь друг в друга грязью и разговаривая с причудливым акцентом. Я пытаюсь представить, как отец рос здесь, на этих берегах, в этом чистом соленом воздухе.

Играл ли он на этих пляжах, притворяясь викингом, когда был ребенком? Сбегал ли он сюда, когда ему становилось слишком трудно с его собственным жестоким отцом?

Я подъезжаю к месту, где мы договорились встретиться, прямо на набережной. Я жду, глядя на небо. Вспышка молнии прорезает море. Гремит гром. Облака налетели быстро, тяжело беременные и готовые взорваться. Буря быстра, по всему небу взрывы. Большие капли дождя стучат о ветровое стекло, словно пытаясь разбить его гневными ударами и забраться внутрь. Затем внезапно все прекращается.

Я вылезаю из машины, чувствуя в себе силу и готовность к битве.

Осматриваю дорогу, ожидая, когда они появятся.

Вот оно, пора.

Их все еще, твою мать, нет.

Я вижу сначала маму и, заметив ее, встряхиваюсь. Ее волосы влажные от дождя, челка прилипла ко лбу. Она выглядит желтой, ее глаза влажные – как будто она плакала, – но вскоре я понимаю, что они опухли и мутные из-за болезни.

Она идет ко мне.

– Привет, Бекси, – говорит она.

Я не узнаю ее голос. Он надтреснутый, грубый, тихий и неразборчивый. Во мне поднимается знакомый всплеск эмоций, старая, глубокая потребность защитить ее, позаботиться о ней.

Я совершенно не готова к этому.

Эмпатический туман рассеивается, едва я вижу отца.

На них обоих слишком много одежды для такой погоды: шарфы, пуловеры, плащи. Загорелые лица выдают в них чужаков – кожа текстурированная и пятнистая там, где на ней оставило отметины африканское солнце.

– Как вы? – говорю я, касаясь иссохшей маминой руки. Вопрос обращен к ней.

– Я не уверена… мы не можем понять, что со мной не так, – шепчет она. – Мы приехали в том числе ради этого – чтобы я могла пройти обследование. – Она выглядит сдавшейся и смиренно переносящей болезнь. Как будто болезнь сейчас часть ее самой. В моем сознании с необычайной четкостью всплывают воспоминания о снах, о которых она мне писала несколько месяцев назад: она умерла, и никто из ее детей не пришел на ее похороны .

Мой отец говорит поверх ее головы, его зычный голос гудит:

– У этого могут быть разные причины… Это может быть печень, инфекция… – Я перестаю его слушать, он будто уходит на задний фон.

Мы гуляем вместе по набережной. Я хочу быть поближе к морю – мне нужна его мощь, магнитное притяжение прилива дает мне силы.

Давай, Кэмерон, ты можешь сделать это.

Сейчас или никогда.

Мы садимся на набережной, глядя на облака; они вновь разошлись. Я перевожу дыхание и говорю:

– Итак, когда мы виделись с вами у меня дома, я хотела поговорить о нашей группе и о том, как я росла…

– Я знаю, что ты делала документальный фильм, – говорит отец, на мгновение сбивая меня с толку.

– Ну, я хочу поговорить с вами снова… – продолжаю я.

– Ну, как ты знаешь, мы давали интервью BBC и сотням газет и телеканалов, так что, конечно, мы можем…

Отец, кажется, опять завел свою шарманку. Похоже на ловушку, и я не могу позволить себе в нее попасть.

Не в этот раз.

Я прерываю его:

– Знаете, после нашей прошлой встречи я на какое-то время сильно запуталась. Я поняла, что это произошло оттого, что я никогда на самом деле не говорила вам, что я в действительности чувствовала. Я поняла, что если я не смогу быть честной перед вами двоими, то, возможно, я никогда не смогу освободиться от всего… того… что сделало со мной мое детство в группе. Если я не смогу сказать вам этого, возможно, я никогда не смогу по-настоящему простить вас.