Бекси Кэмерон - Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Отец смотрит на меня то ли оборонительно, то ли с цинизмом. Мама наклоняется ближе, словно не расслышала – или она пытается показать, что внимательно слушает.

Отец вдыхает:

– Я бы хотел…

Но я обрываю его:

– Я была бы признательна, если бы вы просто дали мне сказать, что я хочу, и просто слушали… Хорошо?

Отец отодвигается.

Это скорее защита или он готов атаковать?

Я продолжаю:

– Я не хочу спорить о том, что было и чего не было. Не хочу ставить вас в положение адвокатов для себя или для них .

Они сидят рядом. Между нами почти нет промежутка – если захочу, я могу протянуть руку и дотронуться до них.

– Потому что мой опыт именно такой: мой . И с этим не поспоришь.

Они покорно кивают.

Мгновение я смотрю на море, вздыхаю и начинаю:

– Когда я росла, я чувствовала, что словно разделена на двух маленьких девочек. Одна вела себя так, как требовало ее окружение, и она боролась за выживание. Другая была мной реальной, и она сражалась за то, чтоб сохранить рассудок и самое себя. Я чувствовала, что меня полностью контролируют, что я не могу быть самой собой, не могу сказать, что я думаю, что мне нужно.

Я представляю эту девочку сейчас – то, как бесстрашно она боролась, тактику, которую она использовала, чтобы не свихнуться. Маленькая, упрямая, без права голоса.

Пришло время дать ей это право.

– Группа заставляла меня ежедневно предавать других детей, моих друзей. Я понимала, что вы позволяете им уничтожать то, что я больше всего ценила и в чем отчаянно нуждалась: мою семью. Они изолировали меня от братьев и сестер, от того, в чем заключалась моя жизнь.

Отец абсолютно неподвижен, он словно обратился в камень. Мама держит его за руку.

Я вижу маленькую девочку, которой я была, очень четко, в цвете. Кудрявые волосы развеваются на ветру. Она хочет, чтобы я продолжала, и делится со мной силой, которая была у нее десятилетней и помогла ей пережить тот год.

– Худшим годом в моей жизни был год, когда меня отправили в Ограничение тишины. Я чувствовала себя абсолютно невидимой. И мне казалось, я схожу с ума, распадаюсь, теряю связь с реальностью. Я лежала в постели, из последних сил пытаясь держаться за то, что осталось во мне разумного. И я была всего лишь ребенком. И то, что вы, похоже, мне не верите, что это длилось одиннадцать месяцев, наводит меня на мысль о том, что вы ничего не знали о своей дочери. Ничего не знали обо мне. Но мне приходилось выживать каждый день, пока это продолжалось.

Омытая штормом набережная по-прежнему пуста, но краем глаза я вижу, что на ней стою я-подросток. Девочка, оказавшаяся на железнодорожной станции одна, с чемоданом, отчаянно хотевшая быть взрослой, но очевидно все еще ребенок.

– Я хочу, чтобы вы знали, насколько разрушительным и пугающим для меня было в детстве думать, что я никогда не вырасту, потому что умру во время Армагеддона. Считать, что у меня нет будущего. Что я никогда не стану взрослым человеком, который сидит сейчас перед вами.

Я часто боялась встретиться с собой-подростком. Она была так зла, и временами мне казалось, что она не достойна той же любви, что я-ребенок. К ней я не испытывала сострадания, какое вызывал у меня десятилетний ребенок, которого я полюбила. Но и она, с ее неуклюжестью, бунтарством и глубокой уязвимостью, тоже здесь сейчас и ждет, чтобы ее услышали.

– Это так пугало и сбивало с толку – когда я на самом деле выросла и сделалась подростком. Мне нужно было как-то справляться, как-то выживать в мире, к которому я была абсолютно не подготовлена.

Она стоит здесь, девочка, боровшаяся за выживание, тосковавшая по любви и близости. Девочка, которая лгала, воровала и процарапывала себе путь в новую жизнь.

– Я не знала, как справляться с миром, и поэтому, когда я ушла, со мной случились по-настоящему плохие вещи.

Теперь мы все здесь, вместе; все версии меня, нуждавшиеся в том, чтобы их услышали, стоят перед моими родителями.

– Одна из главных моих проблем во взрослом возрасте, – воспоминания о том, как вы защищали группу, зная, что она жестоко обращается с детьми.

Во мне сейчас наша общая сила, всех нас, меня на каждом этапе моей жизни, мы собрали все частицы силы, какие были когда-либо у нас. Я так благодарна этому ребенку, прошедшему сквозь время, я благодарна подростку, справившемуся с тем, с чем ему пришлось столкнуться, и благодарна за упорство, позволившее им все это пережить.

– Что мне нужно было от вас, но чего вы мне никогда не давали, – свобода быть собой. Мне нужно было чувствовать, что вы со мной, на моей стороне, чувствовать, что вы защитите меня от группы и остальных жестоких взрослых. Я хотела быть для вас на первом месте. Хотела, чтобы вы хоть раз поддержали меня. Мне нужно было, чтобы вы признали правду о нашей группе, а не выгораживали ее. И дело далеко не только во мне и моих братьях и сестрах. Вы задолжали кое-что целому поколению из «Детей Бога», тем, чьи голоса не были услышаны.

Я вдыхаю чистый воздух; шторм освежил его. Я смотрю прямо в глаза маме и говорю, не отрывая взгляда:

– Ложь, предательство и нежелание защищать меня – за это я хочу простить вас когда-нибудь. За то, что не ушли оттуда, из группы, чей лидер был психически нестабилен и опасен. За то, что были ее пиарщиками и адвокатами. За то, что растили моих сестер и братьев в токсичной среде.

Я поворачиваюсь к отцу, который до сих пор ни разу не пошевелился.

– Я хочу, чтобы вы знали, что сейчас я живу жизнью, о которой ребенком не могла даже мечтать. В ней есть счастье и радость, каких в самых смелых фантазиях я не решилась бы вообразить. И у меня есть все, что вы прятали от меня и чего учили бояться. Есть настоящие близкие, которых в детстве я так жаждала иметь. Есть братья и сестры, которых вы дали мне, и они – мой мир.

Другие версии меня исчезают. Теперь нас только трое: я, моя мама и мой папа.

Мама плачет. Папа по-прежнему недвижен, он едва моргает. Тишину между нами нарушает только шелест океана.

Мама шепчет:

– Что нам делать? Как нам исцелить нашу семью? Мы хотим снова быть семьей.

– Как ни печально, но с вами двоими связано все то, что мы хотим забыть, – отвечаю я.

– Нам жаль, – говорит она.

Когда я ухожу оттуда, легкий воздух заполняет мою грудь. На меня накатывает эйфория, настоящая волна восторга. Я испытываю реальный, чистый подъем – примерно на такое чувство я надеялась, когда впервые пыталась простить их, много лет назад.

Религия, терапия, общество, фильмы, сам Бог говорили мне, что прощение – единственный способ обрести мир и что прощение – это дар. Но даром, в котором я действительно нуждалась, был тот, что я преподнесла самой себе: встать сегодня и отдать дань правде.