Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

При такой глухоте к звучанию русского языка, слепоте к его цветовой гамме и пластике можно не удивляться, что Владимир Даль для г‐на Панченко всего лишь «трудолюбивый лексикограф», «посредственный этнограф», «заурядный литератор».

А вот Сергей Баймухаметов считает Даля иконой русской словесности [158]. Я добавлю, что его имя — символ русской культуры и просвещения. Значение этого символа с годами растет. Мне прислали из России ноябрьский номер журнала «Библиотечное дело». Почти половина номера посвящена В. И. Далю — в связи с ежегодным Праздником энциклопедий и словарей , приуроченным ко дню его рождения, 22 ноября. « Есть праздники восходящие и нисходящие. Нисходящий — 7 ноября, день Октябрьской революции. Восходящий 22 ноября, день Словарей и энциклопедий… Мы, в наш словарный день, 22 ноября… могли бы задуматься, и о том, как нам повезло с Далем… День словарей и энциклопедий — это день памяти В. И. Даля и возрастающей роли словарей, наших лоцманов и маяков в ширящемся океане информации », пишет филолог и культуролог Михаил Эпштейн, заслуженный профессор теории культуры и русской литературы одного из американских университетов [159].

…Да, всем говорящим и пишущим по‐русски, очень повезло с Далем. А вот Далю не повезло с некоторыми исследователями его творчества. Я надеюсь, что библиотекари, прочитавшие если не мою малотиражную книгу, то обстоятельную рецензию на нее в их профессиональном журнале [160], уберут «Записку о ритуальных убийствах» с полок, на которых стоят сочинения В. И. Даля.

Сергей Есин — Семену Резнику

5 марта 2012 г.

Дорогой Семен Ефимович! Уже давно получил Ваше последнее письмо, как всегда, глубокое, содержательное и, честно говоря, меня поднимающее. Но вот с ответом задержался. И работа, и какие‐то мои поездки, и самочувствие — все‐таки возраст у меня почтенный. Простите великодушно.

Вот сейчас, сев отвечать, все перечитал. Такой гнев поднимается у меня в душе, когда я читаю Ваше письмо, такое отчаяние по поводу одномерности мира. Вы верно пишите о двух моментах, что Вы Далю не сват и не брат, и вместе никого не крестили, и что Даль — человек предубежденный к евреям. Ну, допустим, возможно, это и так, что я тоже предубежден к евреям, хотя бы к московской литературной тусовке. Но какое же все‐таки это профессорское безобразие. Я уже не говорю о всей этой ритуальной херне, которую выволокли не антисемиты, а трусы, которые боялись и с евреями конкурировать и их достаточно убедительного слова — народ слова, здесь уже ничего не поделаешь. С другой [стороны], как же надо было еще не любить любого, кто делал в России что‐то более высокое и важное, нежели болтовня о собственной талантливости. Фигура Даля выбрана идеально, это опять мысль об инородцах [161]. Мы, кажется, уже и забыли, что многие крупнейшие дворянские рода в России — из татар. Почему такая настойчивость, хотя здесь достаточно чувства русского слова. Все чрезвычайно убедительно в Вашей статье, но главное — это анализ словаря. Это грандиозный и очень точный прием. Труднее всего писатель может откреститься от того, что он написал. Ваша мысль об отпечатках на коже рук удивительно справедлива. Я почти всегда по нескольким строкам узнаю писателя, родового не спрячешь. Если бы я оставался ректором, я бы просто принудил Вас защищаться, чтобы еще раз кинуть перчатку невежеству и конъюнктуре. Ну, да Бог с ним, с этим вопросом. Я ведь тоже понимаю и другую сторону, которая уже укрепилась в своей правоте, которая дает ей возможность быть в векторе общественного интереса.

Наша предвыборная кампания закончилась. Итоги Вы ее знаете, что будет дальше, я не знаю. Россия все‐таки необычная страна, долгие годы привыкшая жить общаком…

С. Н.

Не перечитываю, и так и не дописав письма, надо теперь писать отдельно и «прикреплять» файл, что‐то мой комп. барахлит. Последние строчки пишу не видя текста.

5 июля 2012 г.

Дорогой Сергей Николаевич!

Ваша книга «Валентина» пришла! Из первых строк, в которые успел заглянуть, понял, как Вам дорога была Ваша жена и как дорога для Вас эта книга. Она должна, наконец, примирить Вас с неизбежным — потерей самого близкого человека. Прочту и напишу подробнее. Отвечаю с опозданием из‐за полустихийного бедствия, которое нас сильно задело на этот раз. Шторм вывел из строя электросеть, и мы несколько дней были без связи с внешним миром, без света, без кондиционера, при температуре за тридцать и влажности воздуха под сто процентов. Как на грех, наши дети именно в это время привезли к нам внуков (6,5 и 2,5 годика). Я все это время думаю: как же здесь жили люди в докондиционерную эру, а это всего лет 50 назад!

Здоровья Вам, энергии и новых книг!

Ваш С. Р.

Сергей Есин

Валентина. Ее дни…, С. 241— 248 Post scriptum [к повести «Болезнь»]

Здесь, как бы в завершение, мне хотелось бы привести беседу с мужем, который на этих страницах не раз упоминался. Эту беседу для «Литературной газеты» мы придумали с ним вместе. Читатель поймет, надеюсь, почему я решила ее здесь напечатать. Как мне кажется, она добавляет некоторый штрих к затрагиваемым здесь проблемам.

В дневниках Сергея Есина, которые сейчас печатаются в различных изданиях и скоро, вероятно, выйдут отдельной книгой, часто, едва ли не в каждой главе, если не на каждой странице, упоминается о тяжелой болезни его жены. Болезни хронической, неизлечимой — одним словом, она находится на гемодиализе.

В связи с этим показалось интересным поговорить с известным писателем, ректором Литературного института, на злободневную тему (как известно, у нас в стране очень много инвалидов и вообще нездоровое население), на тему «больной человек в семье». Понятно, что здесь возникает множество проблем. О них сегодня наш разговор.

— Как вы узнали о болезни жены? И какова была ваша реакция?

— Начнем с некоторой вашей неточности. Собственно, о болезни моей жены я узнал, как, впрочем, и многие, из ее собственного повествования, опубликованного в журнале «Новый мир». То есть я, конечно, знал о ней задолго до этой публикации — болезнь эта жестокая, коварная, развивается исподволь. Задолго. Но о том, что она такое, в ее, если хотите, духовном естестве, я узнал, конечно, из этого эссе.

Мы оба много пишем и писали с юности. Я бы даже сказал, что в какой‐то мере являюсь ее учеником. А писатель привык всю свою неосуществившуюся в жизни, в скандалах, в склоках с «товарищами по работе» боль реализовывать на бумаге. Произведение Валентины Ивановой произвело сильное впечатление — это отнюдь не мое семейное мнение, в редакцию шли письма даже из‐за границы (там теперь больше читают нашу литературу), журнал даже напечатал подборку откликов — а вы знаете, что в наше время такое случается редко.