Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Честно говоря, я, довольно активно участвуя в разного рода жюри по присуждению многочисленных премий, иногда с чувством законного, быть может, даже садистского удивления наблюдал — ну где же вы, справедливые оценщики? Ведь и читали, и говорили очень много и многие? Восхищались, плакали — жены «номинаторов»? А ведь никто, в том числе и журнал, и не подумал как‐то отметить эту, им самим очень нравившуюся повестушку… Ну да Бог с ними. Все это суета и не в ней дело.

Так что больной человек высказался сам. И читатель уже знает, что участь любимого мужа — а что уж говорить вообще о других? — трудна и безжалостна. Но это данность, которую мы выбираем сами. Здесь можно бы было, конечно, удрать в кусты. Воспользовавшись первым глобальным семейным скандалом, уйти в развод. Но ведь каждый все выбирает сам. Сменить квартиру, уехать в студенческое общежитие, да мало ли что можно придумать? Однако есть прошлое, приходится думать о прошлом. И о собственной биографии, которая срослась с другими корнями. И с иной жизнью.

Теперь все‐таки о том, как я все это узнал. Узнать ужас чужого — невероятно трудно. Практически это не удается ни одному человеку. Понять и принять такое может только святой. И святые, библейские герои не только это понимали, но и несли в себе пафос сострадания. Мы же, обычные люди, способны только в какой‐то мере попытаться поставить себя на чужое место — представить себе чужие муки. Ну, вообразите себе, что вы не дышите. Не дышите под водой лишнюю минуту.

А теперь вообразите себе полностью не работающие, отключенные почки. Как весь организм, словно колба, наливается отравой. Как эта самая колба, при вливании чужой жидкости, меняет цвет.

Помню, как в журнале «Америка» прочитал об этих огромных аппаратах «искусственная почка», где через легкие мембраны происходит эта диффузия, своего рода просачивание. Я еще тогда вообразил себе и восхитился мастеровитости человеческого гения, технологически способного изменить физиологическую природу человеческого организма. Но это были огромные аппараты, способные помочь человеку в экстремальной ситуации.

Может быть, это была судьба — что именно этот журнал попался мне под руку. В нашей жизни нет ничего случайного. Есть то, что готовит человека к экстремальной ситуации.

А теперь представьте себе, что нормально текущая жизнь интеллигентного человека, с чтением книг, смотрением фильмов и уборкой по дому, разбита на несколько зон. Зона ответственности — сон, еда, эта самая интеллигентная работа. И зона, не подвластная жизни, — зона Танатоса. Где через деньдва, поверьте, через день — четыре‐пять часов надо пролежать на специальном кресле — окруженным сложнейшей аппаратурой. И чувствовать, как из тебя выливается кровь — очищается. И все это через тонкую иглу, где распухшие вены становятся как бы вратами жизни. И наступает блаженный миг освобождения от химической отравы. Постепенное возвращение к обычной жизни. Когда из нервов утекает горечь безумия. Через пять часов на аппарате зажигается долгожданное «Стоп!» Но это при условии, что где‐нибудь не вылетела или не поддула та самая игла, что у тебя не «взорвалось» давление. Или попросту не ударило в мозг — шок. Инсульт. Страшно даже подумать. Но и такое случается. Но если все хорошо (!), то по раскаленной или обледеневшей Москве, в так называемой «перевозке», раскаленной или тоже обледеневшей, происходит поднятие из зоны Танатоса.

Вот это и есть то, что вы называете «больной человек в семье». Как я уже говорил, до какой‐то поры все идет на грани облегченной терапии. А потом черта — и все переходит за черту, в искусственную жизнь. На этот самый гемодиализ, из которого возврата уже нет, это до смерти, до последней березки. Когда я узнал, то сначала попытался как можно дальше отвести это от себя. Постарался как можно меньше думать на эту тему. Как можно дольше не принимать на себя эту боль.

Но зона Танатоса охватывает всех вокруг. Она действует по‐разному — через ум, через эмоции. Уйти от нее, вырваться — невозможно.

— Вы, наверно, знаете, что многие, как это ни прискорбно, не могут или даже не хотят нести на себе эту тяжелую ношу? Не выдерживают. А сколько просто малодушия, если не сказать больше. Как вы расцениваете подобные ситуации — не будем говорить о прямом предательстве — это однозначно. Но вот тяжесть ноши?

— Осуждать в подобной ситуации я бы не решился никого. Самоотверженность и многодневный подвиг — они хороши только на бумаге. Или на экране. После него идет отточие. В жизни все гораздо труднее. Здесь нужно думать не только о сострадании. Но если хотите — о многолетней солидарности. Иногда закрадывается и другая мысль — если ты ответствен за чужую жизнь, то в такой же мере — и за свою собственную разве не отвечаешь? За ее реализацию? За то, чтобы она шла и катилась в радость? Она ведь дана тебе Богом. И перед ним ты отвечаешь за нее. Каждый человек живет в чудовищно сложном мире. Полном стрессов, материального неблагополучия. Завидую легкой жизни, которая, между прочим, украдена у нас же. А тут еще — дома. Ты должен терпеть не только физические и нравственные страдания, выслушивать о перипетиях лечебного процесса. А мы знаем, как больные постоянно прислушиваются к себе.

А собственно, зачем? Не лучше ли единожды пережить, как я уже говорил, грандиозную семейную битву? Пойти на нее с открытым забралом? Человек ведь уходит не только от биографии, но и от взаимосогласия мира, совести, общих друзей. Общих удач. И общих минут былого счастья. Бог ведь дал нам не только жизнь, но и бессмертную душу. И может быть, в этом служении самоотверженности душа приходит к некой гармонии. Если хотите, это особенность русского мироощущения — как‐то меньше думать о себе. Здесь приоритетная мысль — меньше думать о себе. Ты в руках Божьих, но выбор должен сделать сам. В России за тебя творит Бог, и ты служишь слову, данному ему в юности.

— Вы очень много работаете. У вас трудная ответственная должность — ректор Литературного института. Я уже не говорю, что вы писатель. Одно такое сочетание — уже немалая ноша. А тут еще болезнь жены. Вы приходите с работы. И вас встречает человек, у которого накопилась масса своих проблем — целый день она была одна, и ей надо высказать свои заботы, свою боль. У вас же голова буквально гудит от тамошних дел в институте — студенты, общежитие, очередной выпуск, иностранцы, аренда, зарплата и прочее. А еще общественные нагрузки — Академия российской словесности, Общество охраны авторских прав, Общество книголюбов, комитет Москвы по премиям в области литературы и искусства, да что там еще? В такой момент вам, наверно, хочется убежать от всех домашних дел куда глаза глядят. Спрятаться. Головой, рационально вы, конечно, понимаете, что перед вами незащищенный, молча просящий у вас помощи человек. Но сил‐то уже нет!