Вера Флоренская - Моя жизнь

А пока что я тоже пустилась во все тяжкие. Ленечку отдали в детский сад. Олечка была с Дуняшей дома. За сыном чаще всего заходил отец, так как я возвращалась позже. Я перевелась из Саратовского университета в Московский. Переехали мы осенью 1929 года, а я кончила в декабре 1932 года. Училась я вечером, а днем работала в акционерном обществе «Трансстрой» (итальянцы нам строили подвесные железные дороги в разных местах Советского Союза) помощником юрисконсульта.

Юрисконсультом был наш приятель Б. А. Патушинский, маленький худенький еврей с огромными печальными глазами в пенсне. Умница, добрейший деликатнейший человек, советской власти преданный бесконечно, но уже начавший недоумевать и удивляться. Рассеян был до чрезвычайности. В молодости (ему было сорок лет) у него невеста кончила жизнь самоубийством. Мы не знали причины, и он был холост, жил с матерью, очень нуждался. Зарплаты на двух человек никак не хватало. Леня его частенько привлекал к литературной работе. Он писал статьи по строительному праву. Его очень ценили и уважали в Трансстрое. Он вечно волновался и нервничал, потел. «Вера Александровна, дайте папку, которую вы у меня взяли». – «Я не брала у вас папки». – «Ищите, мне очень нужно, а у меня ее нет». – «Я сейчас пойду искать на вашем столе, и если найду, вы женитесь!» – «Женюсь!» Я тут же на самом видном месте обнаруживаю папку. Смущение, извинения. У нас там была стенографистка, прекрасная стенографистка. Деваха лет девятнадцати. Здоровенная, высокая, косая сажень в плечах, красивая, румяная, очень молчаливая. И надо же было Борису Ароновичу влюбиться в эту стенографистку. Он обращался к ней не иначе как: «Извините, что я вас пригласил, мне нужно прибегнуть к вашему божественному искусству». На ее лице не вздрагивал ни один мускул. Она молча садилась, писала и молча уходила. Она была на целую голову выше Б. А. И вот он сделал ей предложение. Она сказала: «Я спрошу мамашу». Она была дочь мясника. Он переживал невероятно, еще похудел. Наконец, она говорит: «Мамаша говорит, что вы для меня стары». Это было еще деликатно. Она потом вышла замуж за прораба, рыжего огромного парня. Это была пара. Я забыла сказать, что Б. А. Патушинский был из семьи известных сибирских золотопромышленников. В детстве у него были учителя по иностранным языкам. В университет он поступил уже с нами. Это был единственный человек, который приходил ко мне уже после ареста Лени, и я была у него, кажется, один раз и там встретила его приятельниц по КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога). Их мужья уже сидели. Тогда всех служащих КВЖД посадили как шпионов, когда дорога была передана китайцам [62] КВЖД была продана в марте 1935 г., но не Китаю, а марионеточному государству Маньчжоу-го, созданному Японией. . Я им сказала, что встретимся где-нибудь в лагерях. Они замахали руками. Встретиться мы не встретились, но попали все туда же. Мать у Бориса Ароновича умерла. Он, не приспособленный к жизни, все хирел и хирел и умер от туберкулеза горла, когда нас не было в Москве. Работа в Трансстрое меня совсем не увлекала. По общественной линии я должна была вести консультации в Союзе строителей. Это было интересно и легко, были там довольны. После работы я бежала в университет, что-то там делала. Я совсем не помню там ни преподавателей, ни студентов. Я была такая усталая, что еле сидела. Домой на пятый этаж влезала с трудом. У меня стало плохо с сердцем. Вообще, все эти нагрузки были только от жажды жизни. Нужды никакой не было в этом.

Наконец, в 32‐м году я получила диплом об окончании экономического факультета – ФОНа (факультет общественных наук или что-то в этом роде). Меня должны были распределить на работу в трест ЦЭТ (электро), так как я там проходила практику и на меня был запрос. Я встала на дыбы – хочу на завод. В тресте был шестичасовой рабочий день для служащих, на заводе – восьмичасовой. В ЦЭТ надо было к девяти часам, на заводе – к восьми часам. Но я хотела быть в самой гуще – строить социализм. Завод «Электросвет» в конце Пироговки, на который я устроилась, и сейчас еще существует. Он делал осветительную аппаратуру, разные абажуры, эмалированные для цехов, и из отходов – «ширпотреб». Немыслимо грубые люстры. Скажем, из полосы железа выштамповывалась какая-то деталь много раз подряд, получалось вроде вырезанного рисунка, и из этой полосы гнули люстру. Существовал эмалировочный цех. Эмалированные абажуры грузили навалом в грузовики, сваливали на станции, затем грузили в вагоны, они тряслись в вагонах. К потребителям попадали оббитые, в вагонах пол был зеленый от эмали, также и место на станции, где их сваливали. Несколько раньше их упаковывали в ящики, но нашелся догадливый человек, который внес «рационализаторское предложение», посчитали экономию на бестарную перевозку, он получил, что в таких случаях причитается. Все видели это безобразие, но в плане уже не было упаковки, и все. Был цех распределительных щитов, и на самом верху, на третьем этаже был «секретный» цех, где делали военную морскую арматуру. Причем мы полным именем в плане и в сводках писали «боковой фонарь» и «задний фонарь» и количество, а смотреть было нельзя. Видимо, была небольшая неувязка в «секретных» делах.

Рабочих было около 2000 человек (а может быть, и меньше). Было заводоуправление, планово-производственный отдел, бухгалтерия, отдел кадров. В каждом цехе своя контора. На заводе была всесильная бухгалтерия, которая жила по своим инструкциям и никак не хотела считаться с тем, что кроме нее есть еще сам завод, который нуждается в отчетных данных. Бухгалтеры нас открыто презирали и не желали с нами знаться. Поэтому (тем более что сроки отчетности были разные) мы вели другой «внесистемный учет» выполнения плана. В плановом отделе мы составляли планы, писали конъюнктурные отчеты, делали сводки на всякие сроки. Кроме того, должны были заниматься организацией цехового и бригадного хозрасчета, соцсоревнования и пр. Я начала заниматься всем этим со всем душевным пылом. Но была бухгалтерия, которая не хотела свою отчетность строить по «хозрасчетным цехам», а тем более бригадным. Внесистемный учет был необязателен, не узаконен и никому не нужен, был один шум. Приезжали кандидаты наук, которых послали ко мне и от которых я старалась избавиться, так как путного ничего не было, а врать не хотелось. Была одна вдохновенная журналистка, которая занималась бригадным хозрасчетом, я обрадовалась и самоустранилась. Она писала о труде работниц. Она их замотала вконец, пока не поняла, что ей лучше вовремя закруглиться. Соцсоревнованием я тоже занималась вполне добросовестно. Заметим только, что меньше всего соревнованием занимаются сами соревнующиеся. Помню, что к нам в комиссию (это была общественная работа) никто из рабочих ни с одним вопросом не пришел. Мой большой портрет среди стахановцев висел на заводском дворе. Я начала заниматься улучшением отчетности в учете. Мы с одним экономистом С. Плискиным начали заниматься стандарт-костом [63] Стандарт-кост – система калькуляции себестоимости по нормативным издержкам. . Но эта система при безграмотности бухгалтеров и при отсутствии счетной техники не могла быть применена на нашем заводе. Словом, хватались, метались, искали что-то новое. Вспомнили о хозрасчете бригад. Это хоть будет учитываться в системе общей бухгалтерии. А учет выполнения плана и цены – условные. Все это опять будет «внесистемное». Это все больные места любого экономиста-производственника.