Вера Флоренская - Моя жизнь

После смерти Ксении Яков принес мне ее часики, которые она мне завещала, простые, железные. Я их потом дала Лене при аресте. Яков был сыном банкира, у него были остатки родительского сифилиса. Он должен был ослепнуть еще в детстве, но его возили по заграницам и спасли глаза. Но на его прекрасных глазах была пленка, хотя ходил он без очков. Он был очень изящен и красив, высокий, тонкий, блестяще остроумный. Среди своих знакомых он был непререкаемым авторитетом в оценке музыки, театра, литературы. Презирал все, что ему казалось мещанством. Помню, как он с кем-то еще пришел к Доде Левину (теперь Давид Бенционович Левин – известный ученый-юрист), у того была кровать с полированными шариками (кстати, у всех нас мебель была какая попало, даже с барахолки). Когда Додя ушел на кухню ставить чайник на примус, Яков разобрал всю кровать по винтикам и сказал, что уважающий себя ученый спать на такой кровати не может. Постоянно что-нибудь с кем-нибудь он устраивал подобное. Мы с Леней были почему-то избавлены от этого, хотя и побаивались. В музыке он был особенно «строг». Не выносил Верди, Россини, Чайковского, Шопена. Помню, как мы тайком от него ходили на «Травиату». Леня с меня взял слово, чтобы я не созналась. Он бы нас засмеял. Все его выходки ему прощались, его любили безоглядно. Считали его гениальным. Что это был очень талантливый, высоких душевных качеств, очень добрый человек – это верно. В революцию он бросился всей душой. Был на Украине членом военного трибунала, был в то время большевиком. Однако в 1924 году был исключен из партии за «идеализм». В конце 20‐х – начале 30‐х годов он работал в каком-то институте историческом, писал книгу о Парижской революции 1871 года. Трудоспособности он был невероятной. Утром садился заниматься и вставал в девять вечера. Помню, к нему с визитом пришел министр (наверное, нарком) флота (тогда такое бывало) [66] В указанный период Военно-морской флот подчинялся не наркому, а начальнику Морских сил. Только с 1937 г. была создана должность наркома Военно-морского флота. в восемь часов тридцать минут. Яков сказал: «Вот вам газета, почитайте, я еще работаю». И тот послушно сидел до девяти часов. Писал он, выписывая каждую букву, очень красиво, крупно. Его «Проблемы якобинской диктатуры» [67] См.: Старосельский Я. В. Проблема якобинской диктатуры. М., 1930. были переведены на немецкий и французский языки, и Матьез – французский известный историк – написал о нем хвалебный отзыв. В наше время он начал писать историю парижских коммун. Он писал ее потом много лет между арестами. Первый раз его посадили году в 32‐м. За что? Никому объяснений не давали. Зина – эта, казалось, легкомысленная женщина – вела себя очень достойно. Она носила ему передачи, ездила к нему на свидания. Ее даже хотели выселить из Москвы, но спас ее тогда Ширшов, наш приятель, который в то время занимался в Зинином районе выселением «нежелательного элемента». Яков сидел где-то на Урале в тюрьме с какими-то кавказцами-националистами. И там он производил такое же впечатление на людей, что к нему относились очень бережно: не допускали дежурить по камере, мыть полы и т. д. И все-таки он не вынес режима, и у него отнялись ноги. В один прекрасный день, вернувшись домой с работы, Зина застала Якова сидящим на стуле в коридоре. Его привезли, втащили вверх, позвонили, соседи открыли дверь, его посадили на стул без всяких документов. Потом Зина выхаживала ему какие-то документы на право жительства. Ноги у него прошли. Жить в Москве ему не разрешили, он мотался по разным городам за 100 км от Москвы. То работал где-то счетоводом, то просто жил на помощь друзей и все время писал эту книгу. Он был очень несчастен – Зина уже завела себе другого и родила от него ребенка. Яков у нее бывал, любил эту девочку [68] Имеется в виду К. Я. Старосельская, дочь З. Б. Старосельской (Мирской) и Я. З. Маерса. , переезжал с места на место вокруг Москвы. Мы были за границей и не знали о его перипетиях. Потом мы были в ссылке. Он досуществовал до, кажется, 1948 года, когда его снова посадили.

На одной очередной подмосковной квартире его предупредил хозяин, что им интересуются «органы». Яков тут же уехал в Ленинград. Там он торопился закончить книгу, перепечатал и раздал своим знакомым на хранение три экземпляра. И на радостях написал свой новый адрес своей очередной приятельнице в Подмосковье. Тут же его и забрали снова. Один экземпляр книги оказался у его приятельницы на Украине. При бегстве она взяла с собой только этот экземпляр. При бомбежке поезда он разлетелся на листочки. Что с ней было – не знаю. Как погиб второй экземпляр, я не помню. Третий экземпляр Яков начал искать, когда приехал из тюрьмы второй раз в 1950 каком-то году [69] В интернете на ряде сайтов (см., например: http://rousseau.rhga.ru/authors/staroselskiy-ya-v/) в качестве даты смерти Я. В. Старосельского указан 1948 г. Тот факт, что Старосельский умер позднее, подтверждает и О. Л. Бандман, дочь В. А. Флоренской. , тоже был освобожден по состоянию здоровья. Должен был жить в Мичуринске. Ему все помогали, но найти книгу не могли. Надо сказать, что, когда он приехал в Москву, предварительно послал своим приятелям телеграммы, чтобы его встретили. Его и встретили – Ибрагим Соколин (профессор [70] Профессора с такими именем и фамилией нам разыскать не удалось. ) и еще кто-то. Но Яков вышел из вагона, встал перед портретом Сталина, показал ему кулак и стал во весь голос матерно ругаться. Приятелей сдуло как ветром. Он остался на перроне один. Почему его не тронули – непонятно. Он поехал к нам на Зубовский бульвар, рассчитывая, что я дома (о Лене он знал, что он в лагере). Дома он застал Ольгу и Марка. Там его встретили хорошо. Он еле разобрался, что Оля – та девочка, портрет которой двадцать лет тому назад стоял на его письменном столе. Он побрился, помылся, его накормили. Он тут же сказал Марку: «Вот вы – член партии, а встречаете врага народа как родного – все вы двуличные». Пришлось Оле разъяснять, что они знают его как друга их родителей. Пришел Леня (сын) с работы и проводил Якова до метро. Это посещение было очень опасным, так как в той комнате, которую запечатали при аресте Лени, жила сотрудница КГБ («Я 20 лет в органах работаю секретным сотрудником»). Потом Яков уехал в свой Мичуринск. Там нашел какую-то женщину, с которой стал жить, и начал искать третий экземпляр своей рукописи. Он его не нашел и, потеряв надежду, покончил с собой. Но все это было потом, а пока хочется написать о нескольких эпизодах, связанных с Яковом. Когда нам дали в 1932 году трехкомнатную квартиру на Зубовском бульваре и мы переехали из своей 16,5‐метровой комнаты, Яков, который был всегда гол как сокол, прислал нам пианино, оставшееся после Ксении, хотя мог его продать. Прислал, чтобы Леня мог играть, пока мы не купим себе рояль. Помню, как однажды были у нас гости по какому-то случаю. Было поздно, все разошлись, остались только самые близкие. Было хорошо и не хотелось расходиться. Мы, несколько человек, сели на диван и Яков спел – сыграл с самого начала и до конца «Золотой петушок» [71] «Золотой петушок» (1908) – опера Н. А. Римского-Корсакова по «Сказке о золотом петушке» А. С. Пушкина (либретто В. И. Бельского). . Эта опера вошла в душу навсегда в исполнении Якова. Леня Якова мало сказать любил, а как-то даже поклонялся ему.