Патрисия Познер - Аптекарь Освенцима. Неизвестная история Виктора Капезиуса

С годами многие гости замечали, что Фритци будто мучала тоска по дому, а Капезиуса – постоянная нужда оправдываться за военную службу. Хоть он и был свободным человеком, друзья видели, что он находится в плену собственного рассказа об Освенциме.

Румынский поэт Дитер Шлезак, семья которого была знакома с Капезиусом еще до войны, навестил пару в 1978 году. Он писал книгу, основываясь на образе аптекаря, и хотел изучить вопрос получше. Шлезак был удивлен, насколько часто пара путала имена и места и излагала события не так, как они были на самом деле. Позже он писал: «Наиболее в Капезиусе раздражала его нарочито вкрадчивая речь с трансильванским акцентом. Не сомневаюсь, что в лагере он говорил властно, но из-за понижения в ранге – от командира до заключенного – изменил характер, и теперь говорил, как ноющий и сбитый с толку старик. Когда я дал матери послушать запись его голоса, она с удивлением сказала: “Вик был таким умным, а теперь только послушай – он явно тронулся”» [542] Капезиус цитируется в: Schlesak, The Druggist of Auschwitz, Hardcover Edition, 23. .

Капезиус часами рассказывал Шлезаку и любому, кто готов был его слушать, что его наказание было промахом правосудия. Но как же все те очевидцы, которые рассказали, что он проводил отбор на платформе и распоряжался циклоном Б?

– Они все иностранцы, им дали взятку, это был заговор. Надо было очернить меня для коммунистической пропаганды <���…> Коммунисты помышляли против меня <���…> Меня им сдали, и они меня добили! [543] Там же, 123.

Иногда у него проступали слезы, когда доходил до верха жалости к себе. Фритци отчаянно хотела верить человеку, в которого влюбилась много лет назад в Венском университете, она хотела верить, что он не был способен совершить преступления, в которых обвинялся. Часто она пускалась в споры с мужем. Рассказывала всем, что после суда он «впал в глубокую депрессию». Говорила, что его оправдали бы, если бы он не «путался так часто <���…> [те] четыре года в одиночной камере, а потом еще все эти люди, свет в глаза, он испугался и запутался <���…> не мог сосредоточиться <���…> улыбался, будто думая о чем-то своем» [544] Фридерика Капезиус цитируется в: Schlesak, The Druggist of Auschwitz, Kindle Edition, 2832 of 5519. .

А как же отбор на платформе?

– Там надо делать все, что тебе приказывают, без пререканий, как и дома, – отвечал Капезиус.

– Да, и ты отказывался проводить «отборы», – добавляла Фритци.

– Именно, – подтверждал Капезиус [545] Там же, 143. .

Раз ему было там так плохо, как он утверждает, почему бы не запросить перевод на Восточный фронт?

– Я не мог вызваться на фронт, я уже был слишком стар.

А он пытался?

– Нет. Мне сказали, что это не пройдет, потому что мы там не нужны, мы могли быть только в тылу.

Однажды Капезиусу указали, что его друг, Роланд Альберт, подал заявку и был успешно отправлен на передовую.

– Его перевели в ноябре 1944 года, когда все уже было решено.

Конечно, если бы Капезиус запросил перевод тогда, он избежал бы последних трех месяцев в Освенциме.

– Весь этот ужас, – говорила Фритци, – Виктор иногда говорит, что это все был просто страшный сон. Не его сон, а чей-то чужой.

В итоге Капезиус простил себя и оправдал все совершенное старым аргументом: у него не было выбора.

– Разве можно было сбежать? Нет! Никакого дезертирства! Сразу бы схватили и повесили на ближайшем столбе. Один человек не мог ничего сделать. <���…> Нельзя было идти против системы. Главное дисциплина. У нас шла война.

Генри Ормонд, представитель некоторых истцов в освенцимском суде, доказал, что в этих словах не было ни капли правды.

– Теперь я должен сказать пару слов об этом мифе, мифе о необходимости следовать приказам высокопоставленных лиц (нем. Befehlsnotstand ), который является не более чем исторической фальсификацией. В 1958 году в Людвигсбурге был учрежден Центральный офис расследований преступлений нацистов. Его сотрудники тут же принялись тщательно исследовать этот вопрос, изучать показания свидетелей, которые кочевали с одного слушания на другое, и тщательно проверять найденную информацию. Заметьте: оказалось, что не удалось найти ни одного (повторяю, ни одного!) подтверждения того, что кого-то судили в эсэсовском или обыкновенном суде, не говоря уже о расстреле, повешении или отравлении газом. Проще говоря, если кто-то говорил, что не может участвовать в убийстве, он не нес за это никакого наказания! [546] Henry Ormond quote in Schlesak, The Druggist of Auschwitz, Hardcover Edition, 227–28.

Это только так кажется, утверждал Капезиус.

– На суде все представили не так, как было в Освенциме.

Десятилетиями освенцимский суд 1963–1965 годов казался лишь незначительной заметкой в немецкой судебной истории. Он почти не отразился на видении историками Холокоста и не заставил задуматься среднего немца. Отчасти дело было в том, что запись самого процесса была на время утрачена, и никто не мог ее изучить. Это было последнее крупное дело, когда стенограмм еще не хранили. Тогда показания каждого свидетеля отдельно записывалось на пленку, передавалось судьям и присяжным на время вынесения приговора. После озвучивания вердикта по плану все документы и записи должны были уничтожить. Но, по до сих пор не известным причинам, судья Гофмайер их не уничтожил, а сохранил в тайнике на 30 лет, до 1995 года. Пленочные записи хранились в подвале офиса общественного прокурора в Франкфурте, где в 1993 году их в плачевном состоянии обнаружили сотрудники местной радиостанции. Это вылилось в двухгодичный проект по оцифровке всех записей.

Материал был открыт общественности в 1995 году. Институт Фрица Бауэра, центр документации, посвященной Холокосту, названный в честь прокурора, взялся за неподъемное дело – расшифровать около 500 часов судебных показаний. Благодаря тому, что показания стали доступны, эксперты-историки Девин Пендас и Ребекка Уитман смогли написать и выпустить научный обзор суда и его последствий в 2006 и 2012 годах; их работы получили широкое признание [547] Pendas, Wittmann, «The Frankfurt Auschwitz Trial». .

В 2011 году немецкий суд приговорил Ивана Демьянюка к пяти годам лишения свободы за убийство 28 тыс. заключенных; Демьянюк был охранником в Собиборе и отличался особым садизмом. Это было громкое дело, обвиняемый был мастером из Огайо, и многие годы боролся, чтобы Германия передала его США. Но юристы знали, что его дело может оказаться куда более значимым, чем суд над очередным нацистом. Как показал франкфуртский процесс, нельзя было обвинить человека в убийстве, если не было улик, указывающих на его связь с убийством конкретного заключенного. Но в деле Демьянюка мюнхенскому прокурору удалось доказать судье, что любой служивший в Собиборе, причастен к массовым умерщвлениям узников, поскольку не участвовать в этом было просто невозможно.