Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Потрясающий успех на первом вернисаже в Палаццо Питти в 1962 году: меня вызвали на подиум и у меня были мокрые от волнения глаза. Моя коллекция была признана чарующей и электризующей.

Коллекцию «бутик» очень ждали американские покупатели, вкусы которых, мне казалось, я полностью понимала. Будучи последовательной в моем вечном клише – брюки-казакины, я тем не менее давала волю фантазии и достигала все более эффектных результатов. Сверкающие и высоко поднятые шелковые воротники отличались самыми яркими цветами – оранжевые, зелено-фисташковые, зелено-изумрудные, тона красной герани, модели становились еще более праздничными, украшенные сверкающими камнями, ниспадающими каскадами кораллов, яшмы и т. д. Как вариант были представлены несколько блуз из джерси, с рукавами типа кимоно. Хорошо продуманные туфли, каждая пара со своей окраской, много полякинов, отделанных тканью с того же костюма и обтянутых вокруг лодыжек отворотами из бахромы.

Элизабет Тейлор в фильме «Клеопатра»

В том году Рим посетила Лиз Тейлор для съемок фильма «Клеопатра», который ставил Джозеф Манкиевич с участием Рекса Харрисона и Ричарда Бартона. Об этом оповещал журнал «Ла сеттимана инком»: «До того, как их отношения стали охлаждаться, Лиз каждую неделю отправляла Эдди Фишера в город со списком вещей, которые нужно было приобрести. Например, у своей подруги княгини Голицыной, в ее знаменитом ателье, она купила целую серию казакинов с золотыми блестками и всех оттенков красного цвета, черный комбинезон с манишками, как у летучей мыши, комбинезон из зеленого джерси, коллекцию свитеров с бахромой и башлыками».

Итак, мне приходилось одевать и Лиз Тейлор. Я была очень дружна с Вальтером Вагнером, ее продюсером, очень симпатичным человеком, который рассказывал мне, что она смертельно влюблена в Ричарда Бартона, и у нее плохо шли съемки фильма. Оба были без ума от любви и пили, как помешанные. Мало того, она поглощала хот-доги с горчицей и опустошала бутылки с виски и во время примерки платьев. Ее собаки ели из той же тарелки, что и хозяйка. Когда Лиз хотела остаться одна с Бартоном, дабы избавиться от мужа, она посылала его покупать ей одежду. Вот почему мы постоянно видели в нашем ателье Эдди Фишера и вскоре уже не знали, что ему предложить. Продюсер был в отчаянии, фильм тормозился, стоил целое состояние. Ко всему прочему, Лиз получила пищевое отравление, после того, как поела в одном трактире на Аппиевой дороге.

«Вы так и не посетили Россию?» – спрашивает меня журналистка. Я ответила: «Если так будет и дальше, я никогда туда не поеду. Я не смогла бы повезти модели высокой моды в страну, где допускается лишь производство сериями. Для этого было бы необходимо иметь помощь правительства, а вы лучше меня знаете, какая полемика ведется в эти дни. Мое дефиле мод в СССР с экономической точки зрения означало бы провал, если это будет лишь изолированный эксперимент. Вы прекрасно знаете, что нам никто не поможет, никто не даст денег. Мы помогаем зарабатывать промышленникам Севера, но эти не дадут ни лиры. Что я могу сказать? Мне хватает моих клиентов, которых не интересует, вернусь ли я в свою страну. Скажу больше, у меня не только нет желания везти итальянскую моду за границу, но я также никогда не покину Рим!»

От американской журналистки Дианы Вриланд пришла телеграмма, в которой она одобрила мое решение остаться в Риме: «Спасибо за твое милое письмо. Думаю, что ты должна остаться в Риме и в Риме утверждать свою сильную личность, свой характер и свой талант. Это более важное и личностное решение, чем отправиться в Париж. Никогда не следуй за массой. С нежностью, Вриланд».

Симонетта же пустилась в путь и поехала в Париж. Именно по этому поводу моя подруга детства и я страшно поссорились и не разговаривали в течение 20 лет. Симонетта решила уехать в Париж по совету Джона Берав Фэрчайлда, директора «Уимен’з вэар дейли» – «Женской ежедневной одежды», библии моды. Направленный в 1954 году во Францию, чтобы возглавить парижскую редакцию этого американского издания, Фэрчайлд полностью нарушил правила журналистики в области моды, наполняя страницы газеты сплетнями, публикуя модели стилистов ранее установленного времени. В 60-х годах он вернулся в Нью-Йорк и стал главным редактором газеты, которую обогатил яркими иллюстрациями и отчетами о важнейших событиях в высшем свете.

Фэрчайлд писал и мне, стремясь убедить переехать в Париж, но я отвечала: «Предпочитаю быть первой в Италии, чем последней в Париже». Итак, я осталась здесь. Он был обижен, и на некоторое время наши отношения охладились. Между мной и Симонеттой напряженность сохранялась намного дольше. Все началось однажды вечером на одном русском празднике, который организовали мой муж и Сфорца Русполи. Прибыл Фабиани, муж Симонетты, крепко обнял меня, как он нередко делал, причем в непривычной для меня манере. Я резко высвободилась, он был обижен. Я сказала ему: «Как же так, ты поклялся головой своего сына, что не оставишь Рим, а на следующий день я читаю, что ты уезжаешь в Париж?» Тогда мой муж, который всегда стремился к примирению, сделал мне замечание: «Ты не должна быть такой резкой». «Нет, – ответила я, – то, что они сделали, мне кажется достаточно серьезным. Между нами не должна существовать такая ложь». На самом деле, Симонетта хотела уехать в Париж, но не хотела, чтобы и я поехала туда. Она прекрасно знала, что Фэрчайлд писал и мне, но она предпочла быть первой, чтобы открыть там свой бутик.

Споры о бегстве стилистов из Италии стали ожесточенными. Американская газета «Женская одежда» перебежала на другую сторону. Сперва она выступала паладином итальянской моды, а потом сменила знамя и стала восхвалять беглецов, утверждая, что Париж является единственным центром, где есть смысл работать. Меня обвинили в том, что я обесценила рынок итальянской моды. Депутат христианско-демократической партии Айми представил запрос министрам промышленности и внешней торговли, в котором хотел узнать, «были ли они в курсе того факта, как это явствует из сообщений газет, что многочисленные и авторитетные представители итальянской моды решили за последние недели перенести свою деятельность во Францию, и не полагают ли они, что такой исход отрасли производства, которая ввиду своих связей с текстильной промышленностью и сектором ремесел может нанести серьезный ущерб итальянскому платежному балансу и нашему туризму, который позволяет высоко держать престиж Италии в мире, не считают ли они, что такой феномен зависит от отсутствия помощи данному сектору?»