Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Это были десять незабываемых дней, дней мечты, без сомнения, самых важных в карьере, которую я избрала. Конечно, как создатель мод я испытала немало моментов удовлетворения, я одевала самых красивых и влиятельных женщин, но здесь поистине было нечто иное. В России меня поразила сердечность людей с их простыми подарками, пожатиями рук, их аплодисментами. А еще более – очереди, нет, не за покупками, а в музеи и на выставки. В очередях были не только представители интеллигенции, но и простые люди, порой приехавшие издалека и проведшие в поезде немало часов.

Что же касается моды, то русские женщины поистине стремились к ней. В Москве я познакомилась со знаменитым стилистом Вячеславом Зайцевым. Он очень способный, мы переписывались многие годы, он даже присылал свои наброски. Наконец, я встретилась с ним в ателье, где он работает. У него занято 600 человек – даже у Диора нет такого количества служащих. Треть из них, правда, составляют бюрократы. Я была поражена страстью, которая объединяла этих людей, они шьют прекрасно, но медленно и зарабатывают гроши. Чтобы собрать деньги, Зайцев дважды в месяц организует вернисажи в Сибири и на Кавказе. Каждую модель он представляет, объясняя публике, где и по какому поводу ее надо носить. Жаль, что большая часть с таким трудом заработанных денег попадает в карманы бюрократов, остается лишь немного ему самому и его сотрудникам.

Стремясь нагнать упущенное время, я спустя три месяца вновь была в Москве. Меня пригласила группа американских бизнесменов на небольшой вернисаж, и только для показа купальных костюмов в ночном ресторане «Меркурий» в международной гостинице. Но за этим последовало грандиозное дефиле в Московском цирке, перед публикой в три тысячи персон, где я показала свою коллекцию «прет-а-порте». Мне хотелось показать советским женщинам и мои готовые костюмы, несомненно, более практичные и менее дорогие. Однако вернисаж в России вознаграждает за все огорчения, которые испытываешь в Италии, где 90 процентов присутствующих твои модели практически не интересуют.

Надо сказать, что меня не оповестили, что вернисаж должен состояться в Московском цирке. Тот организатор, который ранее интересовался манекенщицами, позвонил, чтобы сообщить, что запланировал несколько дефиле в киноконцертном зале «Россия». Я согласилась и не привезла с собой итальянских девушек, поскольку теперь хорошо знала, кого могу взять на месте. Но как только я прибыла в Москву, организатор очень мило заявил, что, поскольку спрос на билеты был велик, он решил перенести вернисаж в Московский цирк. Я была взбешена, но делать было нечего, билеты были уже проданы. Тогда со всеми своими баулами и манекенщицами я переехала в цирк.

Вонь, жара, животные – это был кошмарный опыт. Я не знала, где переодевать девушек, ну не в клетках же для зверей! По-моему, было градусов 30. В конце концов, мы сумели все подготовить. В момент, когда надо было начинать, в зале оставалось только мое свободное место рядом с Яшей Гавронским. Накануне вечером он застал меня в моем номере в ночной рубашке, когда я ругалась с официанткой, желая получить чашку чая. Его я попросила заснять на видео вернисаж. Через пару минут меня позвали для интервью русскому телевидению. С большим нежеланием я оставила телекамеру Яше и отсутствовала на представлении. Интервью было длиннейшим, и я ничего не сумела увидеть. Я смогла только протиснуться к помосту, чтобы поприветствовать публику, которая бешено аплодировала в конце демонстрации.

Возвратившись в Италию, я решила воздать почести родной земле, выбирая модели для июльского показа на острове Тиберина. Это была коллекция сверкающих золотом икон, царских мехов и парчи, сказочных вышивок в стиле Екатерины, одежды «фольк», рисунок которой перекликался с великолепной фантазией дорогих ковров, и, конечно, казакинов вместо рубашек. Русский фольклор отразился на вышивках подолов юбок, закрывавших колени легкими тканями, спускавшихся до лодыжек. Для вечерних нарядов были сшиты костюмы из золоченых пластин, которые ассоциировались со святыми образами и одеждами цариц.

В июне 1989 года умер Сильвио. Я видела, что он плохо выглядел, был слабым, нервным. Перед отъездом в Милан я говорила ему: «Почему бы тебе не воспользоваться моим отсутствием и не вызвать врача для консультаций?» Он последовал моему совету. Два дня спустя я вернулась, и врач сказал мне, что у Сильвио опухоль в печени и он проживет недолго. Действительно, через две недели он скончался. У него ничего не болело, поэтому он оставался дома, госпитализировать его не имело смысла. Сестры и врачи дежурили у нас днем и ночью. После смерти он был кремирован, и его урну с пеплом мы поместили, как и решили, вместе с моими мамой и бабушкой. Для этого пришлось переделать всю могилу. До сих пор, отправляясь на кладбище, я спрашиваю себя, хорошо ли я поступила. Это не дает мне покоя. Я спрашиваю, справедливо ли, что он покоится вместе с моими бабушкой и мамой, всегда желавшими мне только добра?

После смерти Сильвио я не хотела оставаться в большом доме около Капитолия. Надо было найти помещение поменьше, но у меня не было времени его искать. Я вновь обратилась к объявлениям в печати. Там говорилось о квартире на улице По. Поскольку в указанном доме жила моя подруга, я позвонила ей, и она посоветовала снять эту квартиру. Я не рассчитала, правда, что в нее не сможет войти вся мебель, которую я взяла с собой, даже моя кровать оказалась настолько велика, что пришлось раздвигать стены.

Я стремилась переехать, потому что ненавидела тот большой дом. Каждый раз, возвращаясь из путешествия, я обнаруживала, что чего-то не хватает: мебели, некоторых изделий из русского серебра, картин. Случалось, что, одеваясь к выходу, я не находила каких-то своих украшений. Ларец с драгоценностями стоял в комнате Сильвио, и он, как оказалось, этим пользовался без зазрения совести. После его смерти я обнаружила, что ларец открыт и пуст.

В последнее время Сильвио передал административный контроль над фирмой в другие руки, больше не занимаясь делами. При переезде, снимая ковры, я нашла несколько неоплаченных квитанций, в так и не открытых конвертах. Получая деловые бумаги, он, оказывается, засовывал их под ковры. Часто вечерами, когда мы возвращались домой, я пыталась подключить мужа к обсуждению каких-то проблем, которые могли касаться и его, но он просил не докучать ему делами. Он избегал обсуждать трудности, тогда как я предпочитала об этом говорить. Он меня не слушал и замыкался в себе. Этот барьер молчания было невозможно преодолеть. С бокалом виски в руке он казался погруженным в свои мысли, далеким от моих жалоб и просьб, которые ему только надоедали. Днем, когда я говорила о положении дел на фирме, он прикрывался газетой, а потом отправлялся спать в свою комнату. В такие минуты мне оставалось только взять собаку и пойти гулять с ней на улицу, чтобы хоть как-то найти выход чувствам.